Последний мазок кисти живописца, последний удар резца скульптора… Произведение искусства явилось на свет в совершенной форме! Позади творческие муки, бессонница, сомнения, препятствия. Конец!

Нет, не конец.

Когда речь идёт о настоящем художнике и о подлинно высоком искусстве — это мгновение, пусть самое прекрасное и важное, пусть незабываемое и великое, но вовсе не последнее, потому что сверкает оно не в конце, а, как правило, в середине или даже в начале жизни великого творения.

Непросто рассуждать об этом непостижимом творческом акте… Началом истории произведения искусства зачастую бывает не тот час, когда художник подошёл к холсту или начал целенаправленно рубить мрамор, а время, когда в нём (может быть, ещё безусом юноше) начал пробуждаться талант, когда начали зарождаться и созревать первые, пока ещё не полностью осознанные замыслы, когда эпоха начала формировать в художнике его душу, его индивидуальность, его собственное восприятие действительности, его эстетические взгляды.

Концом же истории произведения является не тот час, когда вставлена в раму картина или водружена на постамент статуя, а тот безотрадный день, когда человечество окончательно потеряло интерес к художнику и его произведению, забыло о самом их существовании.

Тогда, и только тогда, произведение искусства умирает.

Однако существует немало примеров, когда смерть оказывается мнимой, когда следующие поколения заново открывают для себя художественные богатства, казалось бы, погребённые в забвении.

Так, например, эпоха Возрождения воскресила забытое в средние века античное искусство. Таким же образом в XIX веке романтизм открыл для себя величие готического искусства, а Европа по-настоящему оценила сокровища Древнего Египта, буквально извлечённые из могил.

Произведения искусства имеют свою собственную биографию. Во многом она подобна биографии человека, но только протяжённость её насчитывает века, а иногда и тысячелетия. «Мир — как водоворот, — писал Николай Васильевич Гоголь, — движутся в нём вечно мненья и толки, но всё перемалывает время: как шелуха, слетают ложные, и как твёрдые зёрна, остаются недвижные истины. Что признавалось пустым, может явиться потом вооружённым строгим значеньем…». Наше сегодняшнее суждение об искусстве прошлых эпох зависит не только от красоты и совершенства того или иного произведения, но и от всего того, что мы знаем о породившей его эпохе, об отношении к нему последующих поколений, от нашей оценки связанных с этим произведением исторических событий.

История искусства — часть всеобщей истории человечества. Вместе с тем, история искусства — это не только последовательность художественных эпох, воззрений и стилей; это ещё и движение исторических судеб отдельных художников и их произведений. В судьбах произведений отражаются судьбы культуры: одна и та же картина или изваяние в разное время может вызвать разное отношение к себе, оказаться в центре сложнейших конфликтов, войти в соприкосновение с выдающимися людьми, стать участником фарсов или драм, пережить цепь неожиданных приключений.

Знать об этих приключениях не только интересно, но и полезно, а иногда — просто необходимо, поскольку каждое приключение — результат тех взаимоотношений, в которые входит произведение с окружающей его средой.

Когда организуется выставка живописи, приходится обдумывать, как каждая из картин «впишется» в экспозицию, как свяжется с другими картинами и с архитектурным пространством выставочного зала. Это — простейший пример взаимоотношения произведений искусства с окружающей средой, которое необходимо знать и учитывать, но зачастую взаимоотношения эти бывают многообразными, сложными, противоречивыми, а нередко и трагичными.

Существуют они всегда. И в пространстве, и во времени.

Обстоятельства, при которых попала в опалу мраморная статуя Вольтера; причины, побудившие бывшую жену Наполеона подарить России драгоценную античную камею; история того, как Александр Герцен на портрете работы Николая Ге был замаскирован под пророка Моисея — всё это не просто забавные анекдоты или любопытные подробности истории. Это — свидетельство общественной значимости и активной жизни произведений искусства, и, в конечном итоге, свидетельство непреходящей его ценности.

Вот почему из века в век передают не только великие творения, но и память об их жизненном пути.

… Бывают произведения искусства, знакомые нам с самого детства. Они остаются верными друзьями на протяжении всего жизненного пути человека, к ним относишься, как к хорошо известным, близким тебе людям. Особенно часто это бывает с портретами великих писателей.

Два таких полотна написаны крупнейшими портретистами своего времени в 1827 году и изображают Александра Сергеевича Пушкина.

Один из портретов, написанный Орестом Адамовичем Кипренским, донёс до нас возвышенный образ поэта. Всё в нём вдохновенно — и взгляд, и поза, и костюм с небрежно перекинутым через плечо шотландским пледом, всё полно особой, подчёркнутой значительности. Пушкин представлен мечтателем, как бы озарённым вдохновением, и статуэтка, изображающая Музу с лирой, — не деталь окружающей Пушкина обстановки, а намёк на то, что поэтический талант подобен божественному дару Муз. Художник замечательно передаёт ощущение торжественной тишины, подчёркивающей значительность встречи с поэтом…

(Историк Сигизмунд Либрович сообщает, что этот портрет был заказан другом Пушкина, Антоном Дельвигом. Пушкин позировал Кипренскому в июне-июле 1827 года в шереметевском дворце; картина впервые экспонировалась в год своего создания на выставке Академии художеств).

Иначе изобразил Пушкина Василий Андреевич Тропинин: поэт сидит в свободной непринуждённой позе, на нём домашний халат. Чуть повернув голову с копной чёрных, блестящих, в крупных завитках волос, он на мгновение задумался.

Портрет Тропинина словно предвосхищает слова Белинского: «Пушкин по самой натуре своей был существом любящим, симпатичным, готовым от полноты сердца протянуть руки каждому, кто казался ему «человеком».

… Когда, объявленный первым живописцем мира, русский художник Карл Павлович Брюллов приехал в Москву, московская знать начала добиваться портретов его работы. Но Брюллов писать отказался. «У вас, в Москве, есть свой превосходный художник», — сказал он, имея в виду Василия Андреевича Тропинина.

Брюллов настолько почитал старого московского художника, что, несмотря на свою пресловутую избалованность и любовь к роскоши, предпочитал скромные обеды в его маленькой, заставленной птичьими клетками квартирке пышным приёмам в залах московских особняков.

Визит дорогого гостя был праздником для привыкшего к замкнутой жизни Тропинина. Старик сам хлопотал по хозяйству и не доверял никому расставлять бокалы и столовые приборы. И в самом деле, вряд ли кто-нибудь умел накрыть на стол лучше, чем действительный член Императорской Академии художеств, прославленный портретист Тропинин!.. Дело в том, что Василий Андреевич большую часть своей жизни прожил как крепостной слуга графа Ираклия Моркова, исполняя обязанности пастуха, лакея, архитектора и графского художника.

Отец Тропинина был управляющим новгородским имением графа Миниха и за «верную службу» отпущен на волю, однако дети его остались крепостными, и будущий художник в качестве приданого графини Миних стал собственностью богатого графа Моркова.

Ещё мальчиком Тропинин проявлял неистребимую любовь к рисованию. Не имея ни бумаги, ни карандашей, ни красок, он рисовал на стенах углём и ваксой, которой должен был чистить хозяйские сапоги.

Друзья советовали Ираклию Моркову отдать юношу в ученики к живописцу, но тот судил иначе — Тропинин стал учеником кондитера. Но и здесь он не прекращал заниматься искусством и сделал столь очевидные успехи, что граф, под давлением родственников, решил определить его в Академию художеств так называемым «посторонним учеником» (в то время по уставу Академии крепостные могли быть лишь вольнослушателями за соответствующую плату).

Молодой художник продемонстрировал блестящие успехи. В рисовании с классических гипсов и обнажённых натурщиков он достиг отличных результатов, его работы были отмечены сначала серебряной, а затем золотой медалью. Особенно удавались Тропинину портреты. Профессор Щукин сперва не мог нахвалиться своим «посторонним учеником». Но чем ярче созревал талант Тропинина, тем скупее становились похвалы его учителя, увидевшего в крепостном юноше соперника по искусству.

Добродушный и простосердечный Тропинин этого, по-видимому, не замечал. Он не представлял себе, какая беда надвигается на него.

В 1804 году картина Тропинина «Мальчик, тоскующий об умершей своей птичке» имела несчастье понравиться президенту Академии художеств Александру Строганову и самой императрице Марии Фёдоровне. Ситуацией воспользовался Щукин, чтобы обратиться к графу Моркову с таким письмом:

«Сиятельнейший граф, Милостивый государь!

В изъявление моего к особе Вашего сиятельства высокопочитания считаю священнейшим своим долгом донести Вам, что принадлежащий Вам дворовый человек Василий Тропинин, обучающийся художеству под моим руководством, оказал в оном искусстве отменные успехи. Выставленная им работа признана достойной золотой медали и обратила на себя милостивое внимание весьма высоких особ. Сие обстоятельство вызвало толки о желательности выкупить из крепостной зависимости молодого художника, дабы дать ему возможность развернуть пышно и широко богом данный талант.

Желая единственно, чтобы Ваше сиятельство приняло милостивое удостоверение в моей нелицемерной преданности, почитаю своей обязанностью присовокупить, что особы, обратившие своё внимание на Вашего человека, суть не токмо высокие, но высочайшие! В рассуждении сего полагаю, что ежели бы сии особы к Вам обратились с просьбой об отпуске на волю Вашего человека, оная просьба была бы равна приказанию, а посему, милостивый государь мой, беру на себя смелость посоветовать Вам, поелику Вы не пожелаете лишиться Вашего крепостного человека, прекратить его учение в академии, призвать немедля к себе…»

Сразу же по получении письма граф немедленно вызвал Тропинина к себе на Украину, в имение Кукавку, где талантливейший художник должен был долгие годы учить графских детей рисованию, писать портреты графской семьи, разукрашивать кареты, красить колодцы и одновременно выполнять обязанности лакея, стоя за стулом графа во время обедов. Когда Тропинин женился на вольной поселенке Анне Катиной, граф Морков записал в свои крепостные и его жену, истолковав в свою пользу существовавший в то время закон о равном социальном статусе мужа и жены.

Однажды к Морковым на обед был приглашён заезжий француз. Он посетил мастерскую Тропинина и пришёл в неописуемый восторг от его работ. Позже, увидев художника в обеденном зале, гость не понял, что тот присутствует в качестве слуги, и никак не хотел садиться за стол, пока «маэстро», как он почтительно называл Тропинина, не займёт свободное место рядом с ним. После этого случая смутившийся граф освободил художника от лакейских обязанностей, да и то лишь при посторонних.

Но, несмотря ни на что, слава Тропинина росла. Портреты семьи и друзей графа Моркова, созданные кистью Тропинина, отличались удивительной гармонией цвета. Они выделялись какой-то особой прозрачностью и теплотой письма. Недаром сам мастер говорил, что сначала он пишет кровь, играющую в теле, и лишь затем одевает её плотью.

Очень многие просвещённые и благородные люди, узнавая о том, что живописец Тропинин — крепостной слуга, бывали крайне этим возмущены. Молодые дворяне, с которыми Ираклий Морков имел различные дела, считали своим долгом принародно требовать у него предоставления свободы талантливому крепостному. Однажды в Английском клубе некто Дмитриев, выиграв у графа в карты крупную сумму золотом, публично предложил ему обменять долг на вольную грамоту для Тропинина. Но Морков упорно не желал лишаться личного художника и никуда его не отпускал.

Только в 1823 году, когда художнику исполнилось 47 лет и большая часть его жизни осталась позади, граф Морков, в качестве пасхального подарка, выписал ему вольную грамоту.

Уже через год Тропинин единогласно был избран академиком. Казалось, что теперь к нему повернулось счастье. Нового академика завалили заказами и предложениями официальной службы. Тропинин стоял на пороге богатства, однако отклонял все предложения со словами: «Всё я был под началом, да опять придётся подчиняться…». А когда его оскорбил один из знатных заказчиков, Тропинин в тот же день, с шестью рублями в кармане, уехал в Москву.

Здесь он снял скромную квартиру на тихой улице Ленивке, куда к нему приезжала «сниматься» без малого вся Москва, полюбившая этого скромного человека, беззаветно преданного своему искусству.

В 1827 году на этой квартире позировал художнику Александр Сергеевич Пушкин.

Поэт только что вернулся из ссылки и был в центре интеллектуальной жизни Москвы. Его приезд всколыхнул всю интеллигенцию, особенно молодёжь, которой он, по словам современника, «представлялся каким-то гением, ниспосланным оживить русскую словесность».

В Москве Пушкин поселился у своего друга Сергея Александровича Соболевского, знаменитого острослова.

Человек редкостной силы воли и огромных способностей, Соболевский, любитель балов и попоек, считался в то же время одним из наиболее крупных библиофилов Европы. Он собрал библиотеку и коллекцию старинных рукописей мирового значения, был авторитетным судьёй в вопросах литературы, библиографии, библиотековедения и обладал столь ясным практическим умом, что Пушкин избрал его своим постоянным советчиком в запутанных денежных делах.

Соболевский нередко выручал Пушкина в минуту денежных затруднений и употреблял своё немалое влияние, удерживая поэта от опрометчивых поступков; его стараниями, например, не состоялись две дуэли Пушкина с Ф. Толстым и В. Соломирским (в которых Пушкин просил Соболевского быть его секундантом).

По общепринятой версии, портрет Пушкина заказал Тропинину именно Соболевский. Он желал сохранить навсегда память о совместном житье-бытье с великим поэтом и со свойственной ему настойчивостью заставлял Пушкина аккуратно посещать квартиру художника.

Соболевский часто приходил к Тропинину вместе с поэтом, которого он просил изобразить таким, «как он есть, как он бывал чаще, в домашнем халате, растрёпанного…»

Во время сеансов Соболевский развлекал и художника и его модель живыми экспромтами и эпиграммами, на которые он был большой мастер. Его остроты были неожиданны, метки, часто ядовиты. Доставалось всем: и общим знакомым, и самому Пушкину, и добродушно улыбающемуся Тропинину.

Мишенью насмешек Соболевского бывал зачастую некто Смирнов. Подававший надежды живописец, Смирнов принадлежал к разряду неудачников. Превосходно овладев техникой живописи, он не писал картин, так как не обладал ни творческим даром, ни темпераментом художника. Поэтому он вынужден был пробавляться писанием копий с чужих портретов. Это он делал превосходно, и Тропинин всячески покровительствовал бедняге, который часто приходил к нему в мастерскую.

Тропинин не сразу приступил к портрету Пушкина. Он несколько раз «ловил» поэта у его друзей, московских литераторов Баратынского, Погодина, Хомякова и однажды вечером сделал первый подготовительный этюд для своего будущего произведения.

Из-за того, что эта небольшая картинка писалась при свете восковых свечей, она получилась желтоватой, как пирог, подрумянившийся в печи.

В этюде художник сумел схватить живые пушкинские черты: рассыпавшиеся в беспорядке волосы, мясистые «арапские» губы и характерный разрез больших серых глаз.

При очевидно схваченном внешнем сходстве, этюд, по-видимому, не удовлетворил Тропинина своей обыденностью и недостаточным раскрытием характера, и художник, перед тем как перейти к портрету, сделал ещё несколько карандашных рисунков.

На одном из них лицо поэта дано словно в движении, изображение строится на контрасте освещённых и затенённых мест. Надлом бровей, решительная линия подбородка, изгиб сжатых губ создают полный значительности образ. Взор, бесстрастный на этюде, становится в рисунке острым, словно проникающим в самое сердце собеседника, мясистые губы складываются в горькую складку, а вся поза поэта приобретает какую-то царственную свободу.

Теперь можно было приступить к большому портрету. Работа над ним длилась довольно долго. Сначала портрет Пушкина был тщательно нарисован углём на золотистом холсте. Затем кистью нарисована была голова поэта тонким слоем тёмно-коричневой краски.

Это был так называемый подмалёвок — нижний слой картины. Когда Тропинин закончил подмалёвок, работа была прервана. Картина, написанная по непросохшему подмалёвку, могла вскоре почернеть.

После перерыва Тропинин плотными мазками словно вылепил ярко освещённую часть лица и правую руку поэта с двумя перстнями на указательном и большом пальцах. После этого художник опять дал краскам время просохнуть, а затем почти прозрачными слоями жидко разведённой краски, через которую просвечивал подмалёвок, «прописал» теневые части и холодный серебристый фон, контрастирующий с золотым цветом лица.

Халат и галстук Тропинин писал уже без Пушкина. Последний был слишком непоседлив, чтобы позировать, и складки халата непрерывно менялись. Костюм Тропинин писал, одев его на специальный манекен.

Когда портрет был окончен, покрыт лаком и вставлен в позолоченную раму, художник выставил его в своей мастерской. «Русский живописец Тропинин недавно окончил портрет Пушкина, — писала газета „Московский телеграф“. — Пушкин изображён в три четверти, в халате, сидящий подле столика. Сходство портрета с подлинником поразительно, хотя нам кажется, что художник не мог совершенно схватить быстроты взгляда и живого выражения лица поэта. Впрочем, физиономия Пушкина — столь определённая, выразительная, что всякий хороший живописец может схватить её, вместе с тем и так изменчива, зыбка, что трудно предположить, чтобы один портрет Пушкина мог дать о ней истинное понятие».

… Портрет ещё не был закончен, когда Соболевского постигло большое горе: скончалась мать, к которой он относился с большой нежностью.

Сын очень тяжело переживал понесённую утрату и по совету друзей решил уехать за границу, где ничто не было связано с тяжёлыми воспоминаниями.

После недолгих сборов Соболевский распростился с друзьями и родными и отправился в длительное путешествие. Перед отъездом он попросил Тропинина переслать портрет Пушкина ему за рубеж, как только художник закончит работу. Он хотел, чтобы портрет великого друга был для него кусочком Родины во время скитаний по чужим краям. А старик Тропинин был человеком обязательным, но крайне тяжёлым на подъём…

Отправка посылок по почте из Москвы в Петербург была налажена всего лишь за пять-шесть лет до описываемых событий и ещё считалась удивительным новшеством. Что же касается до отправления картины в Мадрид, где находился Соболевский, то это было и вовсе хлопотным делом.

Поэтому Тропинин доверил его Смирнову, часто выполнявшему различные его поручения. Вскоре Смирнов сообщил Тропинину, что картина отправлена.

Но Соболевский не получил портрета работы Тропинина.

Когда холст пришёл из России, Соболевский бегло осмотрел его при колеблющемся свете свечей, а затем, за переездами, долго не распаковывал дорогую ему картину. Когда же, будучи в итальянском городе Турине, он решил повесить портрет над своим столом, то обнаружил, что перед ним — копия…

В Россию Соболевский вернулся только в июле 1837 года. Пушкина уже не было в живых. О его гибели Соболевский узнал ещё за границей, но только здесь, на Родине, его охватила настоящая тоска. Соболевский направился было на квартиру, где они когда-то жили с поэтом, и застал там извозчичий трактир. Ни вещей, ни мебели — ничего, что напоминало бы об их тесной многолетней дружбе…

Со свойственной ему энергией начал Соболевский поиски пропавшего полотна. Он не жалел ни времени, ни денег, пустил в ход все свои многочисленные связи. Но всё было напрасно.

Портрет Пушкина бесследно исчез.

… Из современного зала, где располагаются произведения Василия Андреевича Тропинина, посетители Третьяковской галереи попадают в зал картин Карла Павловича Брюллова. Здесь, среди многих замечательных полотен взгляд зрителя приковывает портрет по-военному подтянутого мужчины в несколько странном, похожем на халат боярском костюме. Столь же фантастична обстановка, окружающая эту фигуру. Позади на столе виднеется остроконечный шлем — шишак, а на коврах, покрывающих стены, развешаны старинные мечи, протазаны и другие удивительные вещи.

Крупный дипломат и историк-архивист, князь Михаил Андреевич Оболенский, действительно, устроил из своего дома подобие обширного музея. Обладая тяжёлым и нелюдимым характером, он жил весьма замкнуто. Редко где бывал, а у себя в доме не принимал даже самых близких родных. Большую часть своего времени князь отдавал разбору хранилища исторических актов Оружейной палаты, которым заведовал, а свободные от занятий минуты посвящал своей коллекции портретов и древних вещей да осмотру лавок многочисленных московских антикваров и старьёвщиков.

Особенно часто наведывался князь Михаил в старинный сводчатый подвал к благообразному старичку Гавриле Волкову. Этот седенький, похожий на святого сухонький человек был известен всей Москве.

Ни одна распродажа случайных вещей не обходилась без Волкова, который всегда умел за гроши приобрести хорошую картину или старинную бронзу. Редкая обедневшая владелица старинного скарба избегала знакомства с этим человеком, предлагавшим деньги под залог художественных произведений.

Старик обладал каким-то особым нюхом, помогавшим ему находить и получать за бесценок предметы огромной художественной значимости. В его тесно заставленной лавке на Волхонке венецианские зеркала в тяжёлых золочёных рамах, китайские фарфоровые вазы, клинки с арабскими письменами перемежались с великолепной павловской мебелью красного дерева, многокрасочными ткаными картинами петербургской шпалерной мануфактуры и чеканными серебряными ковшами работы московских мастеров.

Михаил Оболенский часами рассматривал здесь всякую всячину в поисках новых вещей для своих коллекций оружия и русских портретов. Здесь он сделал немало находок и ценных приобретений, раз за разом приходя к Волкову в приятном предвкушении возможных неожиданностей.

И однажды осенью в 1850-х годах… С одного из запылённых, лишённых рам холстов, специально отложенных хозяином для богатого покупателя, на Оболенского глянуло хорошо ему известное лицо.

Князь хотел было сделать вид, что не придаёт портрету особого значения. Однако Гаврила Волков был слишком опытным дельцом. Он знал, что это портрет Пушкина, причём тот самый, что когда-то заказывал Соболевский.

Всеведающему купцу было известно, что Смирнов, желая отомстить Соболевскому за насмешки, подменил портрет, и что подлинник он возил с собой по наёмным квартирам до самой своей смерти.

Зная о всё возрастающей нужде, в которой жил Смирнов, Волков не сомневался, что портрет Пушкина не минует его цепких рук. И действительно, оказавшись безнадёжно увязшей в долгах, вдова Смирнова уступила портрет старому ростовщику.

Оболенский всё же решил проверить достоверность рассказа Волкова. Тропинин, уже глубокий старик, жил по соседству с лавкой Волкова, и князь обратился к нему с просьбой опознать портрет.

Слёзы выступили на глазах у старого художника, когда с холста на него глянуло дорогое лицо. Сомнений не было.

Оболенский тут же приобрёл портрет и попросил Тропинина подправить испорченные места. Однако художник не согласился.

«Помилуйте, Ваше сиятельство, — сказал он, — разве посмею я старческой кистью своей тронуть то, что было списано с живого Александра Сергеевича!.. Разве можно по памяти восстановить хотя бы одну чёрточку в лице незабвенного нашего поэта?..»

Когда Михаил Андреевич Оболенский умер, он завещал свои коллекции крупнейшему историческому архиву — архиву Министерства иностранных дел, которым он руководил на протяжении ряда лет. Но портрет Пушкина, которым князь особенно дорожил, он решил оставить своей дочери. В её доме в одном из переулков Арбата портрет Александра Сергеевича и висел до 1909 года, когда семья Оболенских уступила его Третьяковской галерее.

Сейчас он находится в Санкт-Петербурге в музее-квартире А.С. Пушкина на Мойке.

Маргарита Серебрянская,

председатель Общественного Союза «Совесть»

Источники:

«Из жизни великих творений», Б. Бродский, М., 1963 г.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Портрет_А._С._Пушкина_(Кипренский)

https://ru.wikipedia.org/wiki/Тропинин,_Василий_Андреевич