В Париже живёт обыкновенный мальчик по имени Пьеро. Мама у него француженка, а папа — немец. Папа прошёл Первую мировую войну и получил глубокую, незаживающую душевную рану. И хотя дома у Пьеро не всё ладно, он по-детски счастлив: родители очень любят его, у него есть лучший друг Аншель, с которым он общается на языке жестов. Но... Весь этот уютный мир вот-вот исчезнет. На дворе вторая половина 1930-х годов, и вскоре Пьеро суждено оказаться в Австрии, в Доме на вершине горы. Теперь мальчик будет зваться не Пьеро, а Петер, и у него появится новый взрослый друг. У нового друга косая чёлка, усы щёточкой, прекрасная дама по имени Ева и умнейшая немецкая овчарка Блонди. Он добрый, чуткий и очень энергичный. Только почему-то вся домашняя прислуга до смерти его боится, а гости, бывающие в Доме, ведут разговоры о величии Германии и о том, что пора бы всей Европе узнать об этом.

«Мальчик на вершине горы» — пронзительный, тревожный и невероятно созвучный нашему времени роман, ставший, по сути, продолжением книги Джона Бойна «Мальчик в полосатой пижаме».

«МАЛЬЧИК НА ВЕРШИНЕ ГОРЫ»

Часть вторая. 1937 — 1941 гг.

Глава 1. Свёрток в коричневой бумаге

Прожив в Бергхофе почти год, Пьеро получил от Фюрера подарок.

Пьеро почти исполнилось девять лет, и он наслаждался жизнью на Оберзальцберге — всем-всем, даже работой, которую ему надлежало выполнять в строгом распорядке. Ежедневно он вставал в семь утра и бежал во двор, в сарай, хватал там мешок птичьего корма — смесь зёрен и семян — и высыпал курам в лохань на завтрак. Потом шёл на кухню, получал от Эммы миску с хлопьями и фруктами, а после по-быстрому принимал холодную ванну.

Пять дней в неделю Эрнст с утра отвозил его в Берхтесгаден в школу. Пьеро, новенький и всё ещё говоривший с лёгким французским акцентом, был предметом насмешек для всех, кроме девочки Катарины, его соседки по парте.

— Не позволяй им над собой издеваться, Петер, — советовала она. — Я всяких задир страх до чего ненавижу. Они просто-напросто трусы. Если только можешь, сопротивляйся.

— Но такие же везде есть, — ответил Пьеро и рассказал про мальчика в Париже, который дразнил его Козявкой, и про хулигана Уго из приюта.

— А ты смейся над ними, — учила Катарина. — Не давай себя в обиду. Представь, будто их слова стекают с тебя, как вода.

Пьеро помолчал, но потом решился высказать то, что было у него на уме.

— А ты никогда не думала, — осторожно начал он, — что, может, лучше самому всех обижать, вместо того чтобы тебя обижали? Тогда уж точно не пострадаешь.

Катарина посмотрела изумлённо.

— Нет. — Она решительно помотала головой. — Нет, Петер, так я не думала никогда. Ни одной секундочки.

— И я, — сразу сказал Пьеро, но отвернулся. — Я тоже так не думаю.

Во второй половине дня ему разрешалось гулять по горе сколько душе угодно. Погода на такой высоте обычно стояла хорошая — солнечная, бодрящая, и в воздухе свежо пахло сосной, — поэтому Пьеро почти никогда не сидел в помещении. Он лазил по деревьям или уходил в лес, забредая далеко от дома и возвращаясь по своим же следам, ориентируясь по небу и разным приметным знакам.

Он вспоминал о маме не так часто, как раньше, но отец периодически являлся ему во сне, неизменно в форме и обычно с винтовкой на плече. Аншелю, который теперь по предложению Пьеро подписывал письма в Бергхоф знаком лисы, Пьеро отвечал не слишком исправно. Шли дни, а он всё тянул и тянул и страдал, что предаёт дружбу, но когда читал о происходящем в Париже, то попросту не находил слов.

Фюрер наведывался на Оберзальцберг нечасто, но в ожидании его визита в доме всякий раз поднималась паника и кипела работа. Юте однажды ночью исчезла, не попрощавшись; её сменила Вильгельмина, глуповатая девушка, которая всё время хихикала, а при виде хозяина убегала в другую комнату. Пьеро замечал, что Гитлер иногда пристально на неё смотрит, и Эмма, служившая в Бергхофе кухаркой с 1924 года, полагала, что знает причину.

— Когда я сюда только поступила, Петер, — сказала она однажды утром за завтраком, закрыв дверь и понизив голос, — этот дом ещё не назывался Бергхоф. Это уже потом хозяин придумал такое название. А раньше это был Вахенфельд, и сюда приезжали в отпуск муж и жена из Гамбурга, Винтеры по фамилии. Когда герр Винтер умер, его вдова начала сдавать дом отдыхающим. Для меня это был кошмар: то и дело является кто-то новый, а я должна выяснять, чего он из еды любит и как это ему готовить. Герр Гитлер, помню, в первый раз приехал в 1928 году с Ангелой и Гели...

— С кем? — переспросил Пьеро.

— С сестрой и племянницей. Ангела когда-то работала тут экономкой, как твоя тётя. Так вот, значит. Прибыли они летом, и герр Гитлер — он тогда, понятно, был ещё герр Гитлер, а не Фюрер — мне и говорит: я, мол, мяса не ем. Я про подобное не слыхивала. Ну, думаю, жуть как странно. Но со временем научилась готовить, что он любит, а он, к счастью, остальным не запрещал питаться как им нравится.

На заднем дворе, словно по заказу, раскудахтались куры. Казалось, они настаивают, чтобы Фюрер приказал всем и каждому разделить его пищевые пристрастия.

— Ангела была женщина суровая. — Эмма села и рассеянно уставилась в окно, припоминая события девятилетней давности. — Они с хозяином что ни день ругались, и всё, выходило, из-за Гели, ейной дочери.

— А Гели была маленькая, как я? — спросил Пьеро и представил девочку, которая тоже каждый день бегала по горе, и подумал, что неплохо бы как-нибудь пригласить сюда Катарину.

— Нет, гораздо старше, — ответила Эмма. — Лет двадцать, я так думаю. Они с хозяином одно время очень тесно общались. Слишком даже тесно, я так скажу.

— Что значит слишком?

Эмма замялась, а потом вздохнула и сказала:

— Ничего не значит. Не стоит мне о таких вещах болтать. Особенно с тобой.

— Но почему? — Любопытство Пьеро разгорелось. — Пожалуйста, Эмма. Обещаю, я никому...

Кухарка вздохнула, и Пьеро увидел, что ей до смерти хочется посплетничать.

— Ладно, — буркнула она, наконец. — Но если ты хотя бы заикнёшься кому-нибудь про то, что я сейчас расскажу...

— Не заикнусь, — поспешил пообещать Пьеро.

— Тогда слушай, Петер. По тем временам хозяин уже стал лидером партии национал-социалистов, и партия эта его всё больше и больше набирала мест в рейхстаге. Целая, почитай, армия у хозяина появилась, так, конечно, Гели страсть как нравилось, что такой человек на неё внимание обратил. Но потом вдруг ей это — раз! — и надоело. Потеряла интерес, а хозяин — нет, обожал, как раньше, и ходил за ней по пятам. А Гели возьми да и влюбись в Эмиля, был тогда такой водитель у Фюрера, и ничего, кроме беды, из этой любви не вышло. Беднягу Эмиля уволили — повезло, хоть жив остался. Гели все глаза выплакала, Ангела злобилась, но Фюрер племяшку нипочём не отпускал, таскал её с собой повсюду, а она, бедная девочка, становилась всё тише да несчастнее. Так вот, на Вильгельмину Фюрер посматривает, потому что больно уж на Гели она похожа. Наружностью обе ну просто вот как одна. Лицо широкое, круглое. Глаза тёмные, ямочки на щеках. Обе дурочки. Знаешь, Петер, когда я её первый раз увидала, у меня аж сердце зашлось: испугалась, что привидение.

Пьеро задумался над всем этим, а Эмма опять занялась готовкой. Пьеро помыл миску и ложку, убрал их в сервант и лишь тогда обратился к Эмме с последним вопросом:

— Привидение? А почему, что с ней случилось?

Эмма покачала головой и, снова вздохнув, ответила:

— В Мюнхен она уехала. С собой он её увёз. И не отпускал ни на шаг. А потом как-то раз оставил одну в квартире на Принцрегентенплац, так она и пошла к нему в спальню, вытащила из ящика стола пистолет и застрелилась. Прямо в сердце.

Ева Браун почти всегда приезжала в Бергхоф вместе с Фюрером, и Пьеро было строго-настрого приказано называть её Фройляйн и никак иначе. Ева, высокая блондинка с голубыми глазами, лет двадцати с небольшим, одевалась невероятно изысканно, и дважды в одном и том же наряде Пьеро её ни разу не видел.

— Можете всё это выкинуть, — сказала она как-то Беатрис, покидая Оберзальцберг; они с хозяином приезжали на выходные. Распахнула шкаф, провела рукой по блузкам и платьям. — Это прошлый сезон. Берлинские модельеры обещали немедленно выслать мне образцы из новых коллекций.

— Отдать бедным? — спросила Беатрис, но Ева всем видом показала: нет.

— Немецким женщинам, ни богатым, ни бедным, — изрекла она, — не пристало носить одежду, касавшуюся моего тела. Нет, просто сожгите всё в печке на заднем дворе вместе с прочим мусором. Мне эти вещи больше не нужны. Сожгите их, Беатрис.

Ева почти не замечала Пьеро — уж точно куда меньше, чем Фюрер, — но иногда, проходя мимо по коридору, ерошила ему волосы или щекотала под подбородком, как спаниеля, и говорила что-нибудь вроде «лапочка Петер» или «ну разве не ангелочек?». Пьеро это очень смущало. Он не любил, чтобы с ним разговаривали свысока, и понимал, что Ева в точности не знает, кто он такой — бедный родственник, бесполезный нахлебник или попросту домашняя зверушка.

А подарок от Фюрера Пьеро получил так. Он находился в саду около дома и играл с Блонди, немецкой овчаркой Гитлера, заставляя её снова и снова приносить палку.

— Петер! — крикнула Беатрис, выйдя на крыльцо и помахав племяннику. — Петер, подойди, пожалуйста!

— Я играю! — крикнул в ответ Пьеро, забирая у Блонди палку и снова забрасывая её подальше.

— Петер! Сию минуту! — потребовала Беатрис, и мальчик, застонав, направился к ней. — Ох уж вы с этой собакой! Когда я тебя ищу, мне только и нужно, что пойти на лай.

— Блонди здесь нравится, — улыбаясь, сказал Пьеро. — Как думаете, можно попросить Фюрера не забирать её в Берлин, а оставить с нами?

— Я бы на твоём месте воздержалась, — ответила Беатрис. — Ты же знаешь, как он привязан к своей собаке.

— Но Блонди любит бывать на горе. И мне говорили, что в штаб-квартире партии она вечно сидит в залах заседаний и никогда не выходит поиграть. Вы же видели, как она радуется, когда её привозят и она выскакивает из машины.

— Нет, пожалуйста, ни о чём его не проси, — твёрдо произнесла Беатрис. — Нам нельзя ничего просить у Фюрера.

— Но это же не для меня! — настаивал Пьеро. — Это для Блонди. Фюрер не будет возражать. Думаю, если я ему объясню...

— Вы что, подружились? — В голосе Беатрис звучало беспокойство.

— Мы с Блонди?

— Вы с герром Гитлером.

— А вам разве не надо называть его Фюрером? — спросил Пьеро.

— Да, конечно. Я так и хотела сказать. Но это правда? Когда он здесь, ты проводишь с ним много времени.

Пьеро задумался и широко распахнул глаза, вдруг осознав, отчего это происходит.

— Фюрер напоминает мне папу. То, как папа говорил о Германии. О её предназначении, о её прошлом. И ещё то, как Фюрер гордится своими людьми. Точно так же, как папа.

— Но он не твой папа, — заметила Беатрис.

— Нет, — согласился Пьеро. — В конце концов, он ведь не пьёт по ночам. Он работает. На благо других. Ради будущего нашей Родины.

Беатрис, уставясь на него, мотала головой, а затем отвела глаза, скользнула взглядом по горным вершинам и, видно, внезапно замёрзла, потому что содрогнулась и обхватила себя руками.

— Ладно, неважно. — Пьеро очень надеялся, что теперь ему можно опять идти играть с Блонди. — Я вам зачем-то был нужен?

— Нет, — ответила Беатрис. — Не мне. Ему.

— Фюреру?

— Да.

— Но что же вы сразу не сказали! — Пьеро, проскочив мимо тёти, бросился к дому, переживая, что нарвётся на неприятности. — Вы же знаете, его нельзя заставлять ждать!

Он почти бежал по коридору к кабинету хозяина и едва не столкнулся с Евой, которая выплыла из боковой комнаты. Она испуганно вскинула руки, а потом схватила мальчика за плечи, причём так впилась, что его передёрнуло.

— Петер! — гневно воскликнула Ева. — Разве я не просила тебя не бегать в доме?

— Меня Фюрер ждёт, — выпалил Пьеро, пытаясь освободиться.

— Он тебя звал?

— Да.

— Ну хорошо. — И она взглянула на часы на стене. — Только не задерживай его долго, ладно? Скоро подадут ужин, а я хочу, чтобы он сначала послушал новые пластинки. Музыка всегда способствует его пищеварению.

Пьеро, быстро обогнув её, постучал в большую дубовую дверь и подождал, пока голос изнутри не разрешит войти. Он притворил за собой дверь, твёрдым шагом приблизился к столу, прищёлкнул каблуками, как делал уже тысячу раз за последний год, и отсалютовал — от этого он сам себе всегда казался очень важным человеком.

— Хайль Гитлер! — крикнул он во весь голос.

— А, вот и ты, Петер. — Фюрер закрыл авторучку колпачком и обошёл стол, чтобы взглянуть на Пьеро. — Наконец-то.

— Прошу прощения, мой Фюрер. Меня задержали.

— Как это?

Пьеро замялся на секунду.

— Ну, просто заговорили со мной во дворе, вот и всё.

— Заговорили? Кто заговорил?

Пьеро открыл рот, слова уже готовы были сорваться с языка, но он вдруг испугался их произносить. Он не хотел, чтобы тёте досталось, но, с другой стороны, сказал он себе, это ведь она виновата, она не передала вовремя, что его ждут.

— Ладно, неважно, — Гитлер махнул рукой, — главное, ты здесь. Садись, пожалуйста.

Пьеро сел на краешек дивана, очень прямо, а Фюрер — напротив него в кресло. В дверь зацарапали собачьи когти, Гитлер кивнул в ту сторону и произнёс:

— Можешь её впустить.

Пьеро спрыгнул с дивана и распахнул дверь; Блонди вбежала в комнату, увидела хозяина, улеглась у его ног и устало зевнула.

— Хорошая девочка, — похвалил Гитлер и наклонился погладить собаку. — Вы играли на улице?

— Да, мой Фюрер.

— И во что?

— Она носила апорт, мой Фюрер.

— Ты замечательно ладишь с ней, Петер. Мне вот никогда не удавалось добиться от неё такого послушания. Не получается у меня быть с ней строгим, вот в чём беда. Слишком уж я мягкосердечен.

— Она очень умная, так что учить её нетрудно, — сказал Пьеро.

— Да, это умная порода, — согласился Гитлер. — Её мать тоже отличалась сообразительностью. А у тебя когда-нибудь была собака, Петер?

— Да, мой Фюрер, — ответил Пьеро. — Д’Артаньян.

Гитлер улыбнулся:

— А, знаю. Один из трёх мушкетёров Дюма.

— Нет, мой Фюрер, — возразил Пьеро.

— Нет?

— Нет, мой Фюрер, — повторил мальчик. — Три мушкетёра — это Атос, Портос и Арамис. А Д’Артаньян просто... просто их друг. Хотя тоже мушкетёр.

Гитлер ещё раз улыбнулся.

— Откуда такие познания? — полюбопытствовал он.

— Моя мама очень любила эту книгу, — сказал Пьеро. — И назвала его так ещё щенком.

— А какой он был породы?

— Не знаю. — Пьеро наморщил лоб. — Всего понемножку, я думаю.

Лицо Фюрера выразило отвращение.

— Я предпочитаю чистопородных собак, — изрёк он. — А знаешь ли ты, — и он хмыкнул, поражаясь абсурдности этого обстоятельства, — что один тип из Берхтесгадена спросил меня как-то, нельзя ли скрестить его дворнягу с моей Блонди? Просьба столь же омерзительная, сколь и наглая. Я бы никогда не позволил моей красавице портить свою благородную кровь, путаясь с какой-то грязной тварью. А где сейчас твоя собака?

Пьеро хотел было рассказать, что Д’Артаньян после смерти его мамы живёт у мадам Бронштейн и Аншеля, но вспомнил предостережения Эрнста и Беатрис о том, что нельзя упоминать имя друга при хозяине.

— Он умер, — проговорил Пьеро, глядя в пол и надеясь, что по его лицу нельзя догадаться об обмане. Плохо будет, если Фюрер поймает его на лжи и перестанет ему доверять.

— Я обожаю собак, — продолжал Гитлер, не выразив соболезнования. — И главным моим любимцем был маленький чёрно-белый джек-рассел-терьер. Во время войны он дезертировал из британской армии и перешёл на сторону Германии.

Пьеро глянул скептически: собака-дезертир? Не слишком правдоподобно. Но Фюрер, улыбнувшись, погрозил ему пальцем:

— Думаешь, Петер, я шучу? Ничего подобного, уверяю тебя. Мой маленький джек-рассел — я назвал его Фухсль, что значит Лисичка, — был у англичан чем-то вроде талисмана. Эти жестокосердные люди имели привычку держать при себе в окопах всяких собачек. Использовали как связных или для предупреждения о бомбах — собаки ведь слышат их приближение гораздо раньше, чем люди. Эти собаки спасли множество человеческих жизней. А ещё они способны учуять хлор или горчичный газ и дать знать об этом хозяевам. Так или иначе, малыш Фухсль как-то ночью выбежал на нейтральную полосу — это было... погоди, дай-ка вспомнить... в 1915-м, кажется, — благополучно пересёк линию огня и, прямо как акробат, спрыгнул в траншею, где сидел я. Можешь в это поверить? Упал прямо мне в руки и с тех пор целых два года не отходил от меня ни на шаг. Самый верный и преданный друг — людей таких я не встречал.

Пьеро представил пёсика, который бежит через поле боя и уворачивается от пуль; его маленькие лапки оскальзываются на оторванных руках и ногах и выпущенных кишках. Он раньше слышал обо всех этих ужасах от отца, и сейчас его затошнило.

— А что с ним случилось? — спросил Пьеро.

Лицо Фюрера потемнело.

— Я лишился его, и виной тому отвратительнейшее воровство, — тихо ответил он. — В августе 1917 года на железнодорожной станции под Лейпцигом один рабочий предложил мне за Фухсля двести марок, но я сказал, что не продам даже за сумму в тысячу раз больше. Но перед отправлением поезда отлучился в уборную, а когда вернулся, Фухсля, моей милой лисички, уже нигде не было. Его украли! — Фюрер, скривив губу, тяжело выдохнул через нос и даже привзвизгнул от ярости. Прошло двадцать лет, а он, очевидно, всё ещё не мог смириться с этой кражей. — Знаешь, что я сделаю, если вдруг встречу мерзавца, который лишил меня моего маленького Фухсля?

Пьеро мотнул головой. Фюрер наклонился к нему и знаком велел приблизиться. Затем поднёс руку к уху мальчика, шёпотом произнёс три чёткие короткие фразы и, со странным подобием улыбки на лице, откинулся в кресле. Пьеро тоже откинулся на спинку дивана. Он молчал. Посмотрел вниз на Блонди; та открыла один глаз и глянула на него, умудрившись не пошевелить ни единым мускулом. И как бы Пьеро ни любил бывать с Фюрером, как бы ни любил чувствовать себя важным и нужным в его присутствии, но сейчас ему хотелось только одного: снова оказаться во дворе с Блонди, забрасывать палку в лес и бежать, бежать, бежать со всех ног без оглядки — играть, резвиться.

Спасаться.

— Но хватит о грустном, — сказал Фюрер и трижды хлопнул по подлокотникам кресла, показывая, что пора сменить тему. — У меня есть для тебя подарок.

— Спасибо, мой Фюрер, — удивлённо выговорил Пьеро.

— Это нечто такое, что необходимо каждому мальчику твоего возраста. — Он показал на столик рядом с письменным столом, там лежал свёрток в коричневой бумаге. — Принеси, пожалуйста, Петер, будь добр.

Блонди при слове «принеси» подняла голову, и Фюрер рассмеялся, погладил собаку и велел ей лежать спокойно. Пьеро подошёл к столу, взял свёрток — внутри было что-то мягкое — и осторожно, держа двумя руками, отнёс хозяину.

— Нет, нет, — сказал Гитлер, — я-то знаю, что там. Это тебе, Петер. Открой. Думаю, ты обрадуешься.

Пьеро нетерпеливыми пальцами стал развязывать верёвочку. Он давным-давно не получал подарков и чрезвычайно волновался.

— Вы такой добрый, — пролепетал он.

— Открывай, — ответил Фюрер.

Узел развязался, бумага раскрылась, и Пьеро извлёк то, что лежало внутри. Короткие чёрные брюки, светло-коричневая рубашка, ботинки, тёмно-синий мундир, чёрный шейный платок и мягкая коричневая фуражка. На левом рукаве рубашки нашивка: белая молния на чёрном фоне.

Пьеро смотрел на подарок с тревогой и вожделением. Он вспомнил парней из поезда, они были в очень сходной форме, с другими нашивками, но тоже дарующими власть; вспомнил, как они приставали к нему и как роттенфюрер Котлер украл его бутерброды. Пьеро не был уверен, что хочет стать похожим на них. Но с другой стороны, они ничего не боялись и принадлежали к одной команде — совсем как мушкетёры, подумал Пьеро. И тоже захотел никого и ничего не бояться. И стать членом какой-нибудь команды.

— Это очень, очень особенная одежда, — сказал Фюрер. — Ты ведь, конечно, знаешь про «Гитлерюгенд»?

— Да, — ответил Пьеро. — Когда я ехал сюда в поезде, то встретился с ними в вагоне.

— Значит, слегка знаком с предметом, — продолжал Гитлер. — Наша Национал-социалистическая партия гигантскими шагами движется к своей цели, и цель эта — вернуть величие нашей стране. Моё же предназначение — вести Германию к грандиозным свершениям, которые, я обещаю, не заставят себя долго ждать. Присоединиться к нашему движению никогда не рано. Меня всегда восхищают мальчики твоего возраста или чуть старше, которые одобряют нашу политику и становятся в наши ряды, чтобы поддержать меня, помочь мне в моём стремлении исправить ошибки прошлого. Ты, надеюсь, понимаешь, о чём я говорю?

— Немножко. — Пьеро кивнул. — Мой папа часто говорил о таких вещах.

— Хорошо, — отозвался Фюрер. — Словом, мы поощряем молодёжь вступать в партию как можно раньше. Сначала в «Дойче Юнгфольк». Ты, по правде сказать, ещё мал, но для тебя я делаю исключение. Со временем, когда подрастёшь, ты вступишь в «Гитлерюгенд». Есть подразделение и для девочек, «Бунд дойчер Медель», — поскольку нельзя недооценивать роль женщин, будущих матерей наших будущих лидеров. Надень форму, Петер. Дай посмотреть на тебя.

Пьеро нервно моргнул и покосился на горку вещей.

— Сейчас, мой Фюрер?

— Да, почему нет? Иди к себе и переоденься. А потом возвращайся сюда.

Пьеро пошёл наверх, в свою комнату, снял ботинки, брюки, рубашку, джемпер и надел подаренную одежду. Сидела она как влитая. Он обулся, прищёлкнул каблуками и приятно удивился: звук был куда внушительнее, чем от его ботинок. На стене висело зеркало; он повернулся посмотреть на себя, и если раньше его что-то и тревожило, то теперь всякое беспокойство исчезло. Пьеро ещё никогда в жизни так не гордился собой. Он опять вспомнил Курта Котлера и понял, до чего же здорово обладать такой властью, до чего приятно иметь право брать что хочешь, когда хочешь и у кого хочешь и не быть тем, кто вечно всего лишается.

В кабинет Фюрера он вернулся, широко улыбаясь.

— Благодарю вас, мой Фюрер, — сказал он.

— Не за что, не за что, — ответил Гитлер. — Но помни: тот, кто носит эту форму, должен подчиняться нашим правилам и желать лишь одного — процветания нашей партии и нашей страны. Для этого мы и вместе. Чтобы помочь Германии снова стать великой страной. А теперь, — Фюрер прошёл к письменному столу, порылся в бумагах и взял карточку, на которой было что-то написано, — встань здесь. — Он показал под длинный нацистский флаг, свисавший со стены; красное полотнище со знакомым ломаным крестом в белом круге. — Вот, возьми и прочти вслух.

Пьеро встал, где велено, медленно прочёл слова про себя, а потом нервно глянул на Фюрера. Его охватило удивительно странное чувство. Он одновременно очень хотел и ни за что не хотел произносить эти слова вслух.

— Петер, — негромко подбодрил Гитлер. Пьеро кашлянул и выпрямился во весь рост.

— «Подле этого кроваво-красного знамени, — начал он, — символизирующего нашего Фюрера, торжественно клянусь посвятить всего себя и отдать все свои силы служению Адольфу Гитлеру, спасителю нашей Родины. Я клянусь, если будет нужно, отдать за него свою жизнь, и да поможет мне Бог».

Фюрер улыбнулся, кивнул и забрал карточку. Пьеро надеялся, что хозяин не заметил, как дрожат его маленькие руки.

— Молодец, Петер, — похвалил Гитлер. — Отныне я хочу видеть тебя только в этой форме и ни в чём другом, ясно? У тебя в шкафу ещё три комплекта.

Пьеро кивнул и отсалютовал, а затем вышел из кабинета и зашагал по коридору, уверенный и взрослый в своей новой форме. Я теперь член «Дойче Юнгфольк», говорил он себе. Причём не простой, а самый главный, потому что кому ещё дарил форму сам Адольф Гитлер?

Папа страшно гордился бы мной, думал он.

Завернув за угол, он увидел Беатрис и шофёра Эрнста, они стояли в нише и тихо о чём-то разговаривали. Пьеро уловил лишь часть беседы.

— Пока ещё нет, — сказал Эрнст. — Но скоро. Если ситуация совсем выйдет из-под контроля, клянусь, я буду действовать.

— И ты уже знаешь, что делать? — спросила Беатрис.

— Да, — ответил он. — Я говорил с...

Эрнст осёкся, заметив мальчика.

— Петер, — произнёс он.

— Посмотрите! — закричал Пьеро, широко разводя руки в стороны. — Посмотрите на меня!

Беатрис долго молчала, наконец с трудом выдавила улыбку.

— Просто красавец, — похвалила она. — Истинный патриот. Настоящий немец.

Пьеро заулыбался и повернулся к Эрнсту. Тот глядел хмуро.

— Надо же, а я-то ещё думал, что ты француз. — Эрнст коснулся козырька, прощаясь с Беатрис, вышел через парадную дверь под яркое полуденное солнце и тенью растворился в бело-зелёном мареве...

Из романа «Мальчик на вершине горы», Джон Бойн

Источник:

https://loveread.ec/book-comments.php?book=50918