Павло Загребельный: «Диво» (отрывок из романа)

«… Дед был — Родим, а он — Сивоок. Это воспринималось как данность, это начиналось ещё до того, как он помнит себя, точно так же, как пламя, как руки деда, как податливая глина в тех руках, как радужность красок, среди которой вырастал малыш.

Дед Родим всегда молчал. Не было людей вокруг; словно спокон веку жил он на пустынном удолье у дороги, ведущей неведомо куда, знал Родим лишь глину и бушующее пламя в горне, молча лепил свои посудины, бросал на них причудливое переплетение краски, обжигал в горне и складывал под камышовым навесом.

Зачем слова?

Дед круто замешивал глину, бросал увесистый комок на деревянный исшарканный круг, перед тем раскрутив его (приспособление для раскручивания круга ногой было для Сивоока непостижимейшей вещью из всего, что происходило), осторожно приближал к куску глины свои широкие ладони, и глина тянулась вверх, разрасталась, оживала, с весёлой покорностью шла за ладонями. Слова здесь были ни к чему.

А уже потом вступали в дело пальцы деда, будто играли на гибкой податливости глины, и из этой молчаливой музыки рождались то красивый горшочек, то высокий кувшин, то вместительный жбан, то причудливая посудина на тонкой ножке. И всё молча, без единого слова.

Иногда Родим принимался за другую работу. Не вертелся тогда круг, глина тугими брусками лежала на широкой липовой доске и ждала прикосновения пальцев, а ещё больше — влажности красок, которые до поры до времени дремали в надпиленных турьих рогах, расположенных на поставце именно так, чтобы к ним легко можно было дотянуться рукой. В такие дни Родим передвигался по хижине с несвойственной для его крупного тела осторожностью, его движения обретали торжественную скованность, он словно бы творил молчаливую молитву древним богам, унаследованным от деда-прадеда, и в самом деле из пламени Родимова горна выходили на свет древние славянские боги, несли в притемнённость старой хижины певучее многообразие цветов, и каждый цвет имел свой голос и свой язык, так что лишними казались бы здесь обыкновенные слова с их будничной заурядностью.

Родим никогда ничего не говорил Сивооку, не объяснял ему, что происходит в пламени и на глине, на которую при помощи соломинок капельками наносились певучие краски, зачерпнутые из турьих рогов. Из его уст малыш не услышал названия ни одного из богов, однако вскоре уже знал их всех, уловив это из уст заброд-купцов, которые торговались с Родимом, покупая его посуду и его богов, и уже знал, что четырёхликий, сосредоточенный в мудрости своих четырёх ликов, обращённых на все четыре стороны света, — Световид, а тот гневливый, искристо-жёлтый — это бог молний Перун, а зелёный, будто затаённые лесные чащи, — пастуший покровитель Велес, а тот надутый, как пузырь, с жадными глазами и широкими ноздрями — это Сварог, верховный бог неба и света; самым же лучшим показался Сивооку Ярило, щедрый бог плодородия, от которого ярится земля и всё живое, добрый всемогущий медно-голый бог, украшенный таким весёлым зельем, которое никому и не снилось. Сивоок долго не мог понять, почему именно этот бог так дорог его сердцу, и только однажды случайно, подсмотрев, как Родим с особой старательностью колдует над новым Ярилом, увидел: дед даёт богу своё обличье!

В этом Сивоок не усматривал ничего удивительного, потому что давно уже заметил общность между богами и дедом Родимом. Молчали боги, молчал и Родим. Только тогда, когда купцы начинали слишком уж назойливо торговаться, он отрезал односложно своим глухим басищем: «Да» или «Нет», «Мало» или «Пусть».

Родим казался Сивооку величайшей силой на свете, но однажды малыш подметил, как дед молча молился у источника деревянному, неизвестно кем поставленному Световиду, и понял: бог сильнее, чем Родим. С тех пор бог представлялся ему всем, что сильнее Родима. Ещё понял он, что есть бог чужой и есть — мой. Договариваться с богами трудно. Они всегда молчат, не знаешь, слышат тебя или нет, угодил ты им или нет. Наверное, боги дают силу. Кто меня побеждает, у того сильнее бог. У Родима бог был самый сильный, потому что дед никого не боялся. Он раздавал своих глазурованных богов, не жалел на них самых светлых красок, а сам довольствовался старинным, посеревшим от времени и непогоды, деревянным Световидом, потому что был уверен в его неодолимости…

…За те несколько счастливых лет, что он прожил с Родимом, Сивоок заимствовал от старика одно только добро, научился полезному, знал лишь чувства, которые возвышают человека над миром, не ведал унижений, неправды, лукавства, зависти, испуг видел лишь у тех, кто пробовал нападать на Родима, сам же старик ни разу не проявил хотя бы капельку страха, даже во время летних яростно клокочущих гроз, когда Перун низвергал на землю огненные молнии, даже когда настигали их в пуще неистовые бури и гудели боры и дубравы и ломались, как щепки, столетние деревья, заваливая им дорогу, угрожая смертью.

Но вот пришла ночь, когда Сивооку суждено было увидеть испуг на суровом лице Родима, хотя это была тихая ночь, без грозы, без бури, хотя были они не в далёкой дороге, а в своей хижине, в укрытии от всего злого, со своими добрыми богами.

Родим испугался тёмного обоза, подъехавшего по дороге и остановившегося возле их двора. Несколько повозок, несколько всадников, возможно, даже вооружённых, как это принято было у купцов, которые не решались пускаться в опасные странствия без надёжной охраны. Сколько уже таких купеческих обозов помнил Сивоок, а старый Родим знал их за свою долгую жизнь в тысячу раз больше, — так почему же он так встревожился, почему поскорее затолкал малыша в хижину, сам вскочил за ним, схватил его на руки, подсадил к сетке, прикрывавшей дымовое отверстие над горном, немного приподнял её и шёпотом велел: «Спрячься и нишкни!»

Сивоок пристроился у самого края сетки, чтобы видеть всё, что будет происходить внизу; не послушать Родима он не мог, потому что впервые видел его словно бы испуганным и впервые тот произнёс сразу аж два слова, да ещё тогда, когда, казалось, не было необходимости в словах, детская душа предчувствовала что-то необычное, наверное, интересное, — для малыша всё, что происходит вокруг, всегда является прежде всего зрелищем, если не затрагивают его самого и не втягивают в водоворот событий, теперь же он и тем более превращался в наблюдателя, а обеспокоенность деда подсказывала парнишке, что он будет иметь незаурядное развлечение.

Сивооку было чуточку не по себе из-за обеспокоенности Родима и из-за его тревожных слов, однако парнишка старался отодвинуть холодок, закравшийся в сердце, как можно дальше, растопить его горячей волной любознательности.

Однако холодок залил ему всю грудь и подошёл к горлу, как только в хижине появился неизвестный пришелец.

Глиняный каганец с двумя фитильками светил так, что видно было только двери и небольшое пространство возле них, а всё остальное утопало в темноте. Родим время от времени скрывался в темноте, он всегда так делал, чтобы ошеломить пришельца, проверить, кто он и что, желанный или незваный, простой странник или забияка. Но сегодня темнота, в которой прятался Родим, словно сократилась наполовину, одна её часть осталась на привычном месте, а другая, тяжело провиснув, заполнила полукруг, освещаемый каганцом. Сначала Сивоок не мог понять, что случилось, лишь через миг понял: темнота, окутавшая Родима, точно так же надёжно лежит вокруг него, а та, другая темнота, которая возникала возле дверей, вползла в хижину вместе с огромной фигурой чужака. Постепенно вырисовывалось его потемневшее, будто старое дерево, лицо; из-под странной шапки, похожей на чёрный пень, выбивались длинные чёрные волосы, спускавшиеся космами на плечи; одет пришелец был в длинную, тянувшуюся по земле, широкую и тоже непроглядно тёмную одежду, какой Сивооку раньше не приходилось видеть. Единственное светлое пятно было на зловеще тёмной фигуре, и к этому пятну непроизвольно приковался взгляд малыша, потому что он узнал в том тускловатом блеске сияние серебра и был очень удивлён, что незнакомец таким необычным способом приладил своё наличное сокровище. Купцы ведь носили серебро на шее, похваляясь хитро сделанными гривнами-чепами, имевшими вид то заморских гадов, то пардусов с неправдоподобно вытянутыми телами, то соблазнительных обнажённых женщин с телами гибкими, как хмель. Носили они также перстни с печатями и всякие браслеты у запястий — это всё, чтобы похвастать богатством, показать, как богатство превращается в красоту. Для расчётов они всегда имели серебро в кожаных кисетах, в одних — просто нарубки разных размеров, в других — монеты, остроугольные и круглые, с какими-то таинственными знаками и изображениями чужих властителей. Всё это он видел у купцов. А чёрный пришелец взял два больших куска серебра, скрепил их накрест и повесил на грудь средь черноты своей странной и, казалось, неудобной одежды. Зачем и почему? Только войдя в хижину и ещё, наверное, ничего не рассмотрев в ней, незнакомец тотчас же махнул широченным рукавом, схватил костлявой рукой свой серебряный крест, высоко вознёс его перед собой, махнул туда и сюда, и Сивоок лишь теперь заметил, что серебряное перекрестье висело на шее у чужака на длинной, тонкой, тоже, вероятно, серебряной цепочке.

— Не прячься в темноте, подойди к кресту божьему и удостойся, — обращаясь к Родиму, произнёс незнакомец громким торжественным голосом и снова помахал своим серебряным орудием; и Сивоок впервые в своей жизни услышал слово «крест» и связал его звучание с изображением. За спиной у чёрного пришельца появилось несколько вооружённых сильных людей. Они остановились друг возле друга, молчали, не выдвигались вперёд.

И Родим тоже не выступал им навстречу, ничего не говорил, не откликался, не выдавал себя ни малейшим движением.

— Ведомо тебе хорошо, что светлейший князь наш привёл народ русский к настоящему богу нашему — Иисусу Христу, — продолжал тот, который с крестом, и Сивоок вельми удивился, что бога своего он называет тем же самым словом, что и склёпанные накрест две серебряные пластинки. — Ты же, недостойный, сам не ведая, что творишь, размножаешь языческих идолов, чем вносишь сумятицу и смуту в души христианские.

— То наши боги, — внезапно прозвучал из темноты Родимов голос, и Сивоок чуть было не упал из своего укрытия. Родим отвечал, Родим включался в перебранку!

— Не суть то боги, — терпеливо продолжал своё чёрный с крестом, — но глина, скудель: нынче есть, а наутро рассыплется в прах. Потому как не едят, не пьют, не молвят, но суть сделаны руками в глине, а бог есть единый, ему же служат и поклоняются и за морем, и по нашей земле, поелику он сотворил небо, и землю, и месяц, и солнце, и человека и дал ему жить на земле. А сии боги что сотворили?

И рукой, свободной от креста, он указал в тот угол, где, сложенные на деревянных лавках и полках, лежали действительно глиняные, но такие прекрасные от умельства Родима стрибоги, перуны, ярилы, световиды, боги небес, вод, зелёных трав и буйных лесов, единственные боги, которых знал до сих пор Сивоок, — добрые, ласковые боги, не нуждавшиеся в таких чёрных и страшных пришельцах, поддерживаемых зловещей стражей.

— Ибо сказал Христос: «Идите и научайте все народы»! — воскликнул чёрный. — И уничтожено будет всё, что противится…

Подобно чёрному ворону, высмотрел в темноте, где лежали Родимовы боги. То ли был наделён от своего Христа даром, то ли имел необычайно намётанный глаз на всё, что плохо лежит, или же просто кто-то заранее наговорил ему, подсказал?

Как бы там ни было, а только мрачный пришелец, выкрикивая свои слова об уничтожении, направился сразу же в угол, где хранилось всё самое для Родима дорогое, созданное его трудом, умением, а в особенности же — верой, унаследованной от предков, которые ещё и из могил управляли всем живущим, направляли их действия и души. Чёрный запутывался в длинном своем балахоне, — пока он сумел сделать один шаг, его сообщники, видать, поднаторевшие в подобных делах, мигом сыпанули с двух сторон, заметались по хижине, ломая, калеча, уничтожая всё на своем пути.

— Не тронь! — страшным голосом крикнул Родим и с неистовством рванулся к чёрному, занося свой широкий меч, занося не внезапно, как тогда, когда защищался от назойливых купцов-пришельцев, а словно бы намереваясь лишь отпугнуть обидчиков, заставляя их опомниться, отступить, пока не поздно. Однако намерение Родима оказалось пагубным. Ещё не успела рука его поднять меч вверх, ещё медленно двигалась она, описывая большую дугу, как вдруг сзади, не замеченный ни Родимом, ни даже Сивооком, который, казалось, не выпускал из поля зрения ничего, что происходило внизу, меч сверкнул коротко и зловеще, и Сивоок с ужасом увидел, как правая рука Родима, будто в кошмарном видении, отделилась от тела и вместе с мечом безжизненно упала на землю. Тотчас же сзади и с боков набежало ещё несколько страшных пришельцев, сверкнули мечи, поднялась суматоха, а когда все рассыпались по сторонам, Родима не было, лишь темнело что-то на полу, огромное и неподвижное.

Больше Сивоок не видел ничего — не стал смотреть. Он бросился в самый отдалённый угол чердака, в диком исступлении рвал крышу, пока пробился наружу, не колеблясь спрыгнул на землю и помчался через урочище туда, где темно возвышалась таинственная и спасительная пуща.

Продирался сквозь кусты, бежал мимо высоких деревьев, проскакивал через поляны, не знал усталости, забыл об отдыхе, бежал, сам не ведая куда, только звучало в нем одно-единственное слово: «Родим, Родим, Родим», да еще вырывались иногда сухими всхлипываниями отчаяннейшие рыдания, раздиравшие ему грудь. Он бежал так до самого утра, не мог замедлить бег, не мог задержаться, не было на свете силы, которая могла бы его остановить, и вот так выбежал на опушку, и в лицо ему ударило духом гнили и обманчиво зелёные топи глянули ему в глаза, а у самого края трясины, в зарослях жирной болотной травы, скалились огромные желтоватые зубы. Он остановился с полного разбега, так резко, что даже покачнулся вперёд, туда, откуда насмешливо смотрела на него чёрными пустыми глазницами неправдоподобно бледная конская голова и щерила зубы, будто сама смерть.

Он узнал это место, мгновенно вспомнил всё, что было, вспомнил оленя и предсмертный прыжок коня, вспомнил деда Родима, как он боролся за жизнь коня, а потом взмахнул мечом… взмахнул мечом… взмахнул мечом…«

Президент ЦГИ «Звезда Крама» Маргарита Серебрянская:

— Давно уже не секрет, что до того времени, как Русь приняла крещение, она представляла собой вовсе не «дикое поле». То есть у наших предков, называемых «язычниками», был свой религиозный уклад, унаследованный от деда-прадеда, своя стройная система мировоззрения. В Древней Руси царил пантеизм — многобожие. Почти каждое явление природы имело своё божественное воплощение, своего небесного покровителя, являющего людям открытый и весёлый либо непроницаемый, лишённый выражения лик. Загребельный очень трогательно описывает, какими видит их мальчик Сивоок: «…четырёхликий, сосредоточенный в мудрости своих четырёх ликов, обращённых на все четыре стороны света, — Световид, а тот гневливый, искристо-жёлтый — это бог молний Перун, а зелёный, будто затаённые лесные чащи, — пастуший покровитель Велес, а тот надутый, как пузырь, с жадными глазами и широкими ноздрями — это Сварог, верховный бог неба и света…» Древние славянские боги несли в притемнённость старой хижины певучее многообразие цветов, и каждый цвет имел свой голос и свой язык. Всё было так легко, просто и понятно, что даже пропадала необходимость что-то говорить. Недаром дед Сивоока Родим был молчуном: он жил в такой полной гармонии с окружающим миром, что не ощущал потребности нарушать её грубыми звуками речи. Слово — серебро, молчание — золото. В этом отношении Родим был богаче иного боярина.

В старые времена люди гораздо лучше ладили со стихиями природы и с животным миром, чем мы, их потомки. Предки-язычники обожествляли небо и землю, персонифицировали Солнце, Месяц, огонь, воду, громы и молнии, дожди и ветры, деревья и травы, делая их ближе и понятнее. Роднее. Древние люди питали уважение и любовь ко всему живому, не ставили себя выше окружающей природы — напротив, соединяли себя с ней тысячей серебряных нитей. Они понимали, что это великая животворящая сила. Таким же творцом выступал и человек — подобно гончару Родиму, вылепливающему из глины и кувшины, и образы богов. Умение взаимодействовать, договариваться, заниматься сотворчеством и давало людям силы, внутренний покой и лад. «Отступничеством», по сути, являлось нарушение естественных законов природы, автоматически каравшееся какими-то неприятностями. Например, если ты загрязнил речку, ты можешь отравиться, если однажды попробуешь из неё же напиться. Если напрасно обидел дерево, сломав ему ветку, то в другой раз непременно споткнёшься, упадёшь и поранишься. Почему? Да потому, что всё сущее сотворено прародителем Родом и навеки связано. Речка — это ты, лес — это тоже ты, только в другом облике. В древние времена люди были сильны именно своей тесной взаимосвязью с живой природой, помня, что они — такая же её часть. Предки-славяне не желали властвовать над природой, объявлять себя хозяевами, покорять её и чего-то от неё требовать. Они просто жили с ней в ладу, надеясь на дружбу и взаимное, родственное покровительство. Считая себя частью природы, невозможно оглашать диктатуру и ставить условия. Тем более — уничтожать ради господства…

О гармоничном единении с природой, царившем в минувшие века, говорит даже имя деда главного героя — Родим. Корень — «род». Люди, животные, боги — всё это единый Род. Всё друг другу родное, всё едино. Любое проявление жизни — свято. Сама жизнь на земле под Солнцем — радость. Жизнь яркая, певучая, красочная, щедрая. Великое многоцветье бытия отражается и в душе человека, делая его красивым, светлым, радостным, светящимся. Он пробуждён, он готов к творчеству, окружённый и вдохновляемый силами природы.

Описываемый Павлом Загребельным дед Родим был настоящим творцом. Гончар — великая творческая профессия. Ведь что такое глина? Глина — материал, упоминаемый в священных писаниях с древних времён. Это божественная субстанция, по своему химическому составу близкая к человеческой крови. В незапамятные времена из глины, действительно, можно было сотворить человека, вдохнув в него жизнь. Работая с природным материалом, разводя глину водой, обжигая изделия в огне, гончар занимается сотворчеством, не входя в конфликт с природой, ничего не нарушая, порождая лишь радость и любовь. Вспомните, как замечательно это описано в романе: «…Дед круто замешивал глину, бросал увесистый комок на деревянный исшарканный круг, перед тем раскрутив его… осторожно приближал к куску глины свои широкие ладони, и глина тянулась вверх, разрасталась, оживала, с весёлой покорностью шла за ладонями. Слова здесь были ни к чему… А уже потом вступали в дело пальцы деда, будто играли на гибкой податливости глины, и из этой молчаливой музыки рождались то красивый горшочек, то высокий кувшин, то вместительный жбан, то причудливая посудина на тонкой ножке…»

«Молчаливая музыка»… Великий акт творения. Бесконечно важно, чем напитывается некая форма в момент рождения. Родим работал молча, он весь будто перетекал в глиняное изделие, наполняя его своим духом, пробуждая его к жизни. Конечно, сам по себе кусок глины тоже живёт, но, будучи оформленным, поднимается на совершенно иной качественный уровень. Человек усовершенствовал, улучшил глину, придав ей определённый вид, открыв её красоту. Это и есть самый эффективный вариант сотворчества, разумного и гармоничного сосуществования с природой. Гончар напитывает свои изделия любовью — и это передаётся любому, кто только к ним подойдёт. А взяв такой горшочек в руки, человек может избавиться от плохого настроения, от душевной нечистоты, даже излечиться от тяжёлой болезни. В этом случае гончар Родим и сам становился богом: он формировал внутреннее состояние другого человека, фактически создавая его заново. Делая свои горшки и кувшины, он сотворял те особые накопители положительной энергии, которые потом трансформировали окружающую среду. Это были высоко функциональные вещи, а не просто посуда и игрушки. Всё это вполне объяснимо даже с точки зрения законов физики.

Что можно ещё добавить? Мы сегодня забыли Правду наших предков. Мы незаслуженно вознесли себя над природой, попрали большую часть её законов, разрушили изначальное единство. По естественному порядку, не может быть ни хозяев, ни рабов. Никто не должен опускаться на колени, называть себя «овцой, идущей за пастухом». Это не только принижает — это ограничивает свободу, порождает страх, блокирует творческие возможности. «… Но вот пришла ночь, когда Сивооку суждено было увидеть испуг на суровом лице Родима, хотя это была тихая ночь, без грозы, без бури, хотя были они не в далёкой дороге, а в своей хижине, в укрытии от всего злого, со своими добрыми богами… Родим испугался тёмного обоза, подъехавшего по дороге и остановившегося возле их двора… Почему же он так встревожился, почему поскорее затолкал малыша в хижину, сам вскочил за ним, схватил его на руки, подсадил к сетке, прикрывавшей дымовое отверстие над горном, немного приподнял её и шёпотом велел: «Спрячься и нишкни!..»

Только когда человек снова почувствует себя частью природы, он забудет страх и вернётся к благополучию, физическому и нравственному. Мы все влияем друг на друга, все друг от друга зависим. Благополучие или горе каждого из нас по-своему отражается на существовании всех остальных. Мы все — одно целое. Относиться к другому нужно так же бережно, как к самому себе. Ты — это есть я, а я — это есть ты. Горы, леса и реки — это есть мы! Когда снова увидим своё отражение в каждом проявлении жизни на земле, всё у нас пойдёт на лад.

Подготовила Яна Андриенко

2016 г.