Григорий Бакланов (1923-2009 гг.): «В жизни каждого человека есть моменты, от которых ведётся свой отсчёт времени. Тут речь не об открытии, осветившем путь человечеству, а о вещах куда более скромных. Просто в этот день ты понял нечто важное для себя, и это с тобой осталось.

У меня был такой день зимой сорок первого-сорок второго года на Северо-Западном фронте. Нас выгрузили из эшелона, и всю ночь мы шли к фронту. Валенок не выдали, шли в сапогах, а мороз был далеко за тридцать градусов. И продукты подвезти не успели, но из каких-то запасов каждому роздано было на станции по кружочку замёрзшей в лёд колбасы: грамм пятьдесят, не больше. И вот всю дорогу я посасывал на ходу шкурку этой колбасы, в ней ощутим был мясной вкус.

Шли быстро, заиндевелые, а спина под вещмешком была мокрой от пота. Полк наш далеко растянулся по снежной дороге, и мне, восемнадцатилетнему, гордо было сознавать, что иду я в голове колонны: ведь к фронту идём, а я — впереди. Ну, и соответственно — всякие романтические мысли…

Был сделан привал. В разбитом сарае разожгли на земле костёр. Стали разуваться. Сапоги я снял, а портянки отодрать не могу: примёрзли, лёд в сапогах. Только я оттаял их над костром, пошёл пар от фланелевых портянок, когда в воротах сарая прочно стал старшина:

— Па-адъём! Выходи строиться!

— Товарищ старшина, у меня сапоги мокрые!..

Он бравый, не бравый, но властный, звонкий, как и положено быть старшине:

— Тебя война ждать будет?

Сказал, чтоб слышали все. И хоть мне уже восемнадцать исполнилось, обиделся я на него, как тот известный мальчишка, решивший наказать отца: «Пусть уши мёрзнут, папка шапки не дал…» Натягиваю непросохшие сапоги — не лезут! — а мысленно: «Вот отморожу ноги, пусть…» И ведь не отморозил. А старшина этот не столько даже годами от меня отличался, а тем, что я пока на войне за себя одного отвечал и то не полностью. И на крайний случай было мне кого обругать в сердцах. Он же отвечал не за себя одного.

Всю ночь мы шли снежной дорогой, которую расчистили прошедшие впереди трактора с волокушами. Утром из окопа я увидел немецкий передний край. Я хорошо помню чувство, которое в то утро испытал (частично я об этом уже писал в одной из своих книг). Я вдруг понял, что до сих пор шёл дорогой, которую проложили до меня люди; это и была моя жизнь. И вот дорога кончилась. Дальше — снежное поле, на котором ещё ни один шаг не отпечатался. Поле — и немецкий передний край, перегородивший его.

Я увидел это и понял, что отсюда дорогу вместе со всеми прокладывать мне. И для этого мне моя жизнь.

Так с тех пор и осталось со мной это чувство, оно сопровождает меня и в конце, и в начале каждого дела. Хочу надеяться, что прервётся оно только вместе с жизнью«.

Альберт Лиханов (род. 1935 г.): «Люди не выбирают родителей, люди не выбирают детства… Наше детство пришлось на войну, и нас прозвали детьми войны. (…) Да, мы многого недобрали тогда. Еду, радости, смех, кино у нас отняла война — жестокая, страшная, чёрная. Но война обладает странным свойством — не только отнимать, не только убивать и ранить. Война заставляет сильнее ненавидеть, крепче любить, лучше знать цену вере и товариществу. Мы, дети военного времени, очень хотели помочь своим отцам и своей стране скорей победить врага. Но мы не могли сражаться вместе с отцами. И невозможность этого рождала в нас сильные, взрослые чувства. Мы любили отцов крепко, до слёз. Мы хотели победы, и она представлялась нам слаще всяких сладостей. Мы росли похожими на отцов, мы были их сыновьями…»

«Новая книжка! В те военные и первые послевоенные годы новая книжка была редкостью, праздником, — кстати, взяв новую книжку, дома надо было обернуть её газетой, а на газете написать название, — и я начитал в те юные свои годы такое множество книг, такой набрал багаж, что он до сих пор мне помогает».

«Мы должны учить ребёнка с малых лет умению сострадать, потому что человек, неспособный к этому чувству, — страшный человек… Я хотел бы научить своих юных читателей стойкости в трудных жизненных ситуациях, помочь им выработать в себе высокую способность видеть и активно защищать. Уметь любить и уметь ненавидеть».

Василий Быков (1924-2003 гг.): «Ведь чаще всего я говорю не о героях и не о возможном с их стороны героизме. Мне кажется, я смотрю шире. Я говорю просто о человеке. О возможностях для него и в самой страшной ситуации — сохранить своё достоинство. Если есть шанс — выиграть. Если нет — выстоять. И победить, пусть не физически, но духовно.

Война загоняет человека в угол. Пытается лишить его чести, оклеветать, вывернуть и перемолоть его душу. А он стоит. А он всё выносит. Речь идёт не только о силе оружия. Мои герои чаще всего безоружны. Вооружены они лишь душой. Это крайние случаи войны… Но это своего рода и чистые случаи, когда и без ярких, нарядных эпитетов видно, как и почему побеждает человеческое, духовное. (…)

Я за то, чтобы человек, в особенности молодой, был подготовлен к незнакомому, необычному. Необычное в нашем сознании стало вторым именем выдающегося. А ведь это не так. Необычное чаще всего — заурядное. Но — на пределах возможного. Такова судьба Ивановского, того же Сотникова, да и старосты и Демчихи из повести „Сотников“… Что особенного совершили они? Да ничего. Это по одной мерке, если мерить стратегическими масштабами. И — многое, если мерить иначе: они сумели остаться людьми… А это всевременная мера: не как должно быть или могло быть. А как всегда есть и всегда будет».