Четверть века Владимир Галактионович Короленко редактировал толстый петербургский журнал «Русское богатство». Его имя пользовалось широкой известностью, поэтому многие предпочитали посылать свои рукописи не в редакцию, а в Полтаву, где с 1900-го года жил писатель. Среди читающей публики существовал миф о «благостном» Короленко – «добром дедушке из детской сказки». Расчёт на эту мягкость прежде всего делали начинающие авторы, рвущиеся в печать.

В действительности у Короленко-редактора была твёрдая рука. Автор мог молить, угрожать, льстить, рисовать своё горестное состояние… Короленко неизменно отвечал: «Вынужден руководствоваться исключительно литературными соображениями». Но при этом он внимательно читал даже самый безнадёжный материал, а в свою редакторскую книгу заносил целую «историю рукописи»: кто прислал, откуда, что при этом написал, кратко фиксировал содержание и своё впечатление. И делал на полях отметку о решении, причём на одну пометку «Принято» приходилось несколько десятков – «Возвр.»

Таких редакторских книг в архиве писателя семь.

Со временем проблема графоманства стала вызывать у Короленко определённый социологический интерес. Многочисленные «NB» («Nota Bene» — лат. «хорошо заметь»), выписки из произведений и писем, юмористические зарисовки и т.п. свидетельствуют о том, что Владимир Галактионович замышлял статью, которая обещала быть весёлой. Вернее, трагикомической.

В подзаголовках я использую те короленковские формулы, которые намечали главные пункты его неосуществлённой статьи – «Авторы (Волшебная карьера)».

Попробуем пройти по живому следу этого замысла, хотя сделать это не просто. Три разных потока переплетутся: мой скромный голос демонстратора, речь Короленко (всегда в кавычках) и цитаты из писем и произведений графоманов, которые он включал в свои записи. Да ещё Владимир Галактионович любил пользоваться ироническими кавычками… Целые заросли кавычек! Захочет ли продираться сквозь всё это читатель, ждущий лёгкого чтения?.. Однако, вспомнив формулу Короленко: «Трудно – не значит невозможно, а легко – не значит так и нужно», —  я приглашаю желающих на страницы его редакторских книг.

Вундеркинды и «гении»

Бывало так: напишет 9-летний ребёнок стихи, и «восхищённый отец» спешит известить Короленко: «У моего мальчика есть талант…» Владимир Галактионович вежливо отвечал – пусть учится и не торопится стать писателем.

После 10 лет вундеркинды писали собственноручно: «Прошу оценить мой талант по достоинству, и чем мои стихи хуже, нежели пушкинские, ведь мне теперь только 14 лет». На полях помета Короленко: «Гений». Под эту ироническую классификацию чаще всего попадали молодые люди с преувеличенным чувством «самоуважения».

«Кто бы меня ни уверял, что у меня нет таланта, — пишет М., — я не поверю». «Дело плохо, — ставит диагноз Короленко. – Стихи серенькие. Грудь его утёс, об утёс бьются волны…» И советует: «Не ломать из-за стихотворства жизнь (что, по словам автора, он делал уже несколько раз), а поискать серьёзно работы, читать, учиться и писать только на досуге».

Молодой человек заявляет в письме: «В смешном стихотворце трудно угадать великого Гоголя… В моих стихах хромают и здравый смысл и грамматика, а между тем во мне – два Мопассана…»

16-летняя девица, «уже разочарованная в жизни», прислала «гимназическое сочиненьице». «В письме называет меня «Славный Владимир», — записывает Короленко, — и относится ко мне так, как будто мы с ней двое понимаем друг друга. Её рассказ хвалят, но ведь это «людишки»…»

Автору всего 17 лет. «Но он уже проделал разные «переходы» в области идей… Обо всём этом повествует мне в длиннейшем, претенциозном письме. По-видимому, считает, что мне необходимо познакомиться со всеми подробностями биографии и с историей умственного развития столь замечательной личности. Одержим страстью к писанию. Переживает бурные радости творчества и «эти минуты – самые радостные в его жизни, не считая, конечно, блаженных минут любви…» На крыльях фантазии он уносится туда, в Петроград, в среду литераторов и журналистов, которые с радостью принимают молодого писателя в свою среду. Это должен сделать я, то есть если замечу способности, то сразу перенесу его в рай. Но – «если даже Вы не окажете мне своей помощи – я сам выберусь. Может быть, поздно, разбитым, нравственно погибшим. О, берегитесь!.. Я буду мстить!.. Я стану злым гением человечества!..» Пошло, заносчиво. Но… кое-где мелькает кое-что, какие-то способности, которых жаль… Едва ли что-нибудь выйдет… (Автору написано)».

Наиболее предприимчивые являлись лично. В таких случаях писательская привычка брала своё, и Короленко делал зарисовку с натуры, иногда очень детальную. Вот одна из них:

«Фигура колоритная: высокий, худощавый, волосы длинные, как будто слегка гофрированные, — точно войлочек… Боюсь, не одержим ли графоманией… В Полтаву явился якобы искать работы. Заявил желание «приходить запросто».  Авдотья Семёновна (жена В.Г. Короленко)  сказала:

— Владимир Галактионович занят, со мной вам неинтересно.

— А дочь?

— Дочь готовится к экзамену, ей некогда.

— А другая?..

Убедившись, что у меня нет для него работы и что я, приняв его вежливо, даже внимательно, не приложу нарочитых забот для культивирования его «таланта», решил из Полтавы уехать… Один из самых несимпатичных типов «начинающих». Очевидно ждёт, что откуда-то к нему прилетит жар-птица… средства к жизни в виде какого-нибудь мецената-писателя, вроде меня, который возьмёт его под своё покровительство и «сделает из него второго Горького»… Рассказал, как читал в Ставрополе лекцию о Толстом… Лекцию эту хотел прочесть в Полтаве.

— Позвольте, — говорю я, — здесь вас никто не знает. Не пойдут.

— Да, но если устроить диспут?..

— И на это едва ли пойдут.

— Нет. Наверно пойдут. Если объявить, что вы будете возражать…

— Ну, я давно публично не выступаю…

— Вы недавно выступали на вечере памяти Анненского…

— Ну, это особый случай. Здесь я выступать не буду. Об этом и говорить нечего…

Прислал письмо: сознаёт, что держался глупо (NB  — держался он молодым гением) и от этого страдает (был болен). Это всё-таки признак хороший. Я ему написал успокоительное письмо».

Претензии начинающих к «олимпийцам»

Гимназист из Житомира сообщил Короленко о своём желании стать писателем: «Ему рисуется в будущем какой-нибудь мой рассказ с посвящением: моему ученику Павлу К.! Ничего не присылает. Пытается писать с 1-го класса. Признаки плохие».

Ж. прислал два рассказа и обещание прислать ещё два – в надежде на «великую помощь» Короленко: «Бедняга ждёт, что я его вытащу из его обстановки, окружу удобствами для «развития таланта». Если бы дать ему грамоту и образование – тогда стал бы писать бездарные, но грамотные рассказы».

«Я уже не знаю, как начинать это письмо, — пишет Ц., — угрозами, слезами от отчаяния, самой дикой мольбой…» Далее ситуацию излагает Короленко, с иронией, разумеется: «Пытался обращаться без протекции – не слушают… Пытался требовать (у Горького), обиделись за фамильярность и наглость и мстили: «Не знаете, мол, элементарных правил стихосложения»… Письмо автору с советом не рассчитывать на чудо, найти другую работу и стать на ноги, потом уже пытаться писать».

«Ещё гений. Прислал стихи и длинное письмо, которое просит напечатать… Я обязан вывести его в литературу. Мою фразу: «У меня много своего дела» — истолковывает по-коммерчески: «время – деньги». Назойливый графоман». Этот напористый автор долго атаковал Короленко, требуя покровительства: «Уже многие десятки лет наша пресса печатает только одно талантливое. А к чему это привело? Сами видите. Начинайте печатать моё неталантливое. Уверяю Вас, я принесу немалую пользу стране. Рекомендуйте меня смело. Не бойтесь…»

И наконец – о произведении одного мелкого торговца: «Написано довольно несвязно и неграмотно. Когда я указал на это, отвечает:

— А вы на что?»

Настойчивость…

«Я как-то написал (С.А.Ш.) после её просьб напечатать её (плохие) рассказы, что читать её рукописи вперёд буду, но отзывов писать не стану, а просто – ДА или НЕТ. Она теперь мне пишет: «Послушайте, Владимир Галактионович, ведь я ужасно долго жду, а этот рассказ полезен, помогите мне, вспомните свои первые шаги! Разве может маленький рассказ испортить Ваш большой журнал? Ведь печатают такие мерзкие рассказы, ведь он же лучше мерзкого (!!!). Вам стоит сказать слово решения, и Вы дадите человеку счастье, а его так мало в жизни. Неужели Вам не хочется дать его? Жду и прошу!» На полях обычная помета: «Возвр».

Автор, избравшая псевдоним «Свободина», в сопроводительном письме рассказывает о своих неудачах на литературном поприще. Владимир Галактионович делает запись: «Спрашивает, застрелиться ли ей или опять издавать журнал (видимо, рукописный. – М.П.) и писать стихи и рассказы. На мой короткий ответ, что стихи и рассказы для «Русского богатства» не подходят, написала обиженное письмо: «Русская женщина спрашивает Вас – застрелиться ли ей или… А Вы…»

Угроза самоубийства – один из недозволенных приёмов. Обычная реакция Короленко в таких случаях – отказ читать рукопись. «Я слышу это нередко и ужасно не люблю авторов, заявляющих, что они близки к самоубийству и «рыдают стихами», хотя порой бывают и недурные исключения».

Псевдонимы

Графоманы любят броские псевдонимы: «Дм. Сумароков» или «Кн. М. Волконская». Взлёт Горького вызвал в начале века подражательную эпидемию: Горемычный, Угрюмый, Обречённый, Невесёлый, Лишний, Хмурый, Тёмный и т.д.

Некто Н. Фёдоров решил бить наверняка, дублетом – подписался «Владимир Горький». Короленко поставил вопросительный и восклицательный знаки и выписал этот псевдоним на поля редакторской книги. Вооружившись выигрышным именем, автор прислал четыре произведения. Чтобы лучше бросалось в глаза, одно написал «зачем-то на огромном плакате, что страшно затрудняет чтение», особенно «при почерке до наглости неразборчивом (от завитушек, как и слог)». Но Короленко одолел эти «образцы графомании очень характерные» и кое-что оставил в своей коллекции: «Общественная жизнь бурлила. Индивидуальные запросы духа наконец получили своё отражение на экране безвременья… Общественное возбуждение побило рекорд по всей линии жизни, сплёвшейся в комок экономических и политических домогательств».

Пример авторского самообольщения

«Автор – маленький отставной чиновник (или писец) казённой палаты; теперь в отставке. Восемь человек детей. От скуки, а отчасти и для заработка пишет драмы». Принёс историческую драму в пяти действиях «Невеста-убийца», содержание которой Короленко излагает в духе подлинника: «Дочь князя Друбецкого любит превосходного Гусара… Но адский злодей поляк Хоткевич любит княжну и преследует её зловещими взглядами. Он убивает Гусара, Ольга убивает его, Гусар воскресает, но Ольгу арестуют… Уверен, что драма превосходна (простое лицо, с густой бородой, маленькие, сияющие довольством глаза)… Когда я сообщил автору о том, что прочёл его первую драму и что она не годится, он улыбнулся снисходительной улыбкой и сказал:

— Почему бы? Странно…»

Через месяц принёс Короленко новую драму…

Оборона юмором

Порою на Короленко находил весёлый стих, и в редакторских книгах появлялись юмористические аннотации. Такие записи Владимир Галактионович любил читать вслух гостям и домашним.

«Была красавица, вышла за интенданта на Кавказе. Родилось 5 детей. Надоело рожать. Уехала в горы с князем Шакро. (Как будто от него не могло быть детей?)».

«Великолепный Оскар и необыкновенная Ксана целуются и прочее в самой поэтической обстановке». Автор «считает, что она вполне соответствует требованиям какого-то Мартэна Баруяна (поэтический ритм, драматизация и открытие тайн подсознательного)».

«Рассказ о том, как некий Лангер был чист в половом отношении, а потом перестал быть чистым. Но и потом всё больше только переписывался и разговаривал…»

«Муж стрелял в жену. Судят. Подсудимый рассказал, что жена подавала поводы к ревности. Обещала исправиться. Не исправилась. Отвечала дерзко. Выстрелил. Присяжные оправдали. Один военный чиновник не соглашался оправдать. Его спросили:

— А вы женаты?

— Нет.

— Ну, то-то».

О драме «Оковы»: «Детски наивная, хотя грамотно написанная чушь». Для большей изысканности автор – «претенциозный дурачок» — пользуется музыкальной фразировкой. Действие первое. Conspirito. Компания разговаривает об искусстве около Егорова, рисующего этюд. Егоров не желает продавать картины. Действие второе. Con calore. Разговаривают об искусстве на даче. Действие третье. Expressivo. Разговаривают об искусстве на прогулке. Действие четвёртое. Legatissimo. Хозяйка у Егорова требует денег за квартиру. Он склоняет голову на руки и рыдает. Занавес».

Так и чувствовалась за ними (глазами) твёрдая, кристально чистая душа идейного борца…» Весь рассказ – смертная казнь в цветах и бирюлечках».

Иногда, впрочем, и «добрый человек из Полтавы» сердился и делал резкие записи:

«Написала дура на листке почтовой бумаги, что на свете жил какой-то Глотов, который учился в гимназии, а потом хотел жениться, и просит разрешить её тяжкие сомнения, есть ли у неё талант!»

«Какая-то гениальная девица набросала бессвязно, отрывочно и довольно неразборчиво несколько страниц, вырвала их из тетради и посылает для отзыва… Я написал несколько слов: отзыва писать не о чем. Видно одно: небрежное отношение к своей и чужой работе».

«Перевела с грехом пополам четыре строфы из Гейне, не переписала даже начисто, не остановилась на окончательной редакции и шлёт «глубокоуважаемому» В.Г. Короленку – для напечатания…»

Бывали случаи, когда Короленко направлял иронию в свой собственный адрес: «В третий раз! Я уже читал, делал отметки, возвращал. И автор тоже настойчиво исправлял и посылал опять. На этот раз я ещё исправил и – принял!»

Когда просматриваешь эти толстые редакторские книги, исписанные вдоль и поперёк, преследует мысль – не напрасно ли тратилось время на чтение чужих и бездарных сочинений? Ведь «История моего современника» осталась незавершённой… Но Короленко никогда не поступал непродуманно. Он знал, как трудно судить по первым литературным шагам, не спешил одобрять или порицать и со спокойным терпением выполнял свой редакторский долг. В феврале 1913-го года  он написал товарищу по редакции: «Я вот уже четверть века редакторствую, а и то чуть не каждую рукопись  «мусолю от начала до конца», да ещё имею непростительную слабость многим авторам отвечать  на вопросы: «есть ли признаки дарования», «следует ли писать» и т.д. и т.п. Правда, это нужно очень и очень ограничить, а может быть вернее, — не следует писателям, а особенно беллетристам браться за редакторство; но… мало ли чего не следует делать, а мы всё-таки делаем. А раз взялся – приходится всё-таки делать не кое-как».

Человек он был упорный.

М. Петрова