Владислав Бахревский: «…В литературе главное то, что в ней читатели всегда находили себе друзей и защитников. Мы влюблялись в девочек-героинь, девочки влюблялись в мальчиков. Человек ставил себя на место героя и проживал всю его жизнь. Современные ребята уже не владеют перевоплощением, прочитав лучшие сказки мира в худшем сокращении и изложении. Современный ребёнок не знает, что он должен прожить много жизней, чтобы стать самим собой.

Дети отзывчивы… Когда-то я напечатал в «Пионерской правде» повесть «Агей». Мальчик, мой герой, жил на Памире, потом в Крыму, был хорошим математиком. Десятки мешков писем приходили в газету. Девочки Советского Союза просили у автора адрес Агея. Были влюблены. Но и мальчики хотели иметь такого друга.

Детская книга дарит читателям верных друзей. А если их нет, ты одинок в этом мире. Без книги вместо ожидающего друга отрока, любящего, честного, верного, мы получаем волчонка. Идеал наших девочек, воспитанных телевизором и компьютером — модель международного класса, идеал мальчиков — неуловимый киллер… Дети стали жестокими, ограниченными, — это признают учителя и профессора вузов. Студенты не владеют элементарными познаниями.

Вырастая без книги, ребёнок, отрок, подросток, юноша лишён общения с мировой и прежде всего с отечественной сокровищницей накопленного в веках духовного богатства. Лишён всех высоких устремлений. Лишён школы, где учат делать доброе, и школы борьбы и поиска счастья для всего человечества. Лишён понятия, что превыше всего в человеке — совесть. А ведь эта учёба, это наполнение человека человеческим начинается со сказки о Царевне-лягушке, об Иване-дураке. Доктор Айболит в кино и Доктор Айболит в книге по-своему действуют на душу ребенка.

Телевидение и компьютер не в силах заменить книги. В книге — Слово, а Слово, скажу для тех, кто всё ещё не понял этого, — Бог. В каждом Слове полнота мира, полнота жизни. Каждый абзац для ребенка — сценарий для создания в себе своей Вселенной. Ведь всё, что прочитано, надо понять, надо представить себе. Всё это надо пережить, принять или отвергнуть…«

Повесть «Агей» (1987 год)

Глава «Сочинение»

«Тетрадь новёхонькая. Агею всегда было жалко начинать новую тетрадь. У листка бумаги, как и у человека, есть судьба. На одном листке будет «Война и мир», а на другом — школьное сочинение, плохо пересказанный учебник с ошибками всех родов: грамматическими, синтаксическими, стилистическими, фактическими…

Все уже писали. Агей покосился на соседа и взял ручку.

Искусство слова. Метафоры, сравнения, чего там ещё — гиперболы… Он не помнил точно формулировок всех этих художественных средств. Гипербола — преувеличение. Шаровары шириной с Чёрное море. Проще всего сравнение. Тупой, как… колун. Острый, как бритва.

Ему вдруг вспомнился старик Муса. Дедушкина лошадь сломала ногу, и снизу, из аула, приехал костоправ. Он, оглаживая, ощупал больное место, сложил сломанные кости, прибинтовал к ноге лубяные дощечки, дал лошади в питьё мумиё, прочитал заклинание, и через две недели лошадь была здорова.

— Муса, — спросил костоправа дедушка, — я видел, как ты ловко, умеючи нащупываешь и складываешь сломанные кости, как ты туго, но не повреждая кровотока, бинтуешь. О том, что мумиё помогает быстрейшему сращиванию переломов, я тоже знаю. Ну, а какую роль во всём этом лечении имеет заговор? Лошадь слов не понимает.

— Хе! — засмеялся Муса. — Хе! Так лечил мой отец, мой дед, дед деда. Без слова нельзя. Без слова, может, будет скакать, а может, и не будет, а со словом всегда будет.

Вот и думал теперь Агей: это сколько надо было слов перебрать, чтобы найти единственные, исцеляющие. Древние люди были терпеливы, они умели из многого отбирать полезное, из полезного необходимое, то, что имеет силу. В древности «солнце останавливали словом, словом — разрушали города». Правда, только разрушали… Наверное, надо было ещё искать да искать, чтобы слово научилось строить города. Искать не стали… Людей на земле прибывало, полагаться на человеческие руки было надёжнее.

— Богатов, все работают, — сказала Валентина Валентиновна.

Агей послушно вывел на чистом листе: «Сочинение», потом ниже: «Искусство слова».

И уже по инерции: «Искусство слова есть высшее искусство человеческой деятельности. Это неверно, что человека создал труд. Бобры трудятся, слоны трудятся, кроты прокапывают тоннели, а муравьи и пчёлы объёмом труда превосходят человека. Человека создало слово. В древности потому и развилось знахарство, что люди верили в могущество слова. Люди искали такие слова, которые могли лечить болезни и раны, могли защитить от врага, остановить зверя. Я уверен: эпоха высшего развития слова у человечества осталась в далёком прошлом. Мы же верим только в технику».

Он написал это за две минуты и понял, что сказал всё. Отложил ручку. Потом и тетрадь закрыл.

— Уже готово? — Валентина Валентиновна вскинула на Агея насмешливые свои глаза.

Агей пожал плечами.

— Коли вы так спешите на воздух, идите дышите.

Он положил тетрадь на край стола, взял сумку и вышел из кабинета.

Видел — им недовольны, но не понимал — почему. В коридоре было пусто. Подошёл к окну.

На стадионе мальчишки играли в футбол. Мяч метался в ногах, словно искал выхода из коварно сплетённого лабиринта. Агей следил за мячом одними глазами, он думал об искусстве слова.

Всё-таки надо было сказать и о стихах, процитировать любимые строки Виталия Михайловича.

В светлую минуту дедушка, молодея лицом и глазами, читает одно и то же коротенькое стихотворение Бунина:

Вся в снегу, кудрявом, благовонном,

Вся-то ты гудишь блаженным звоном

Пчёл и ос, завистливых и злых…

Старишься, подруга дорогая?

Не беда. Вот будет ли такая

Молодая старость у других!

Дедушка читает стихи ласково, словно поглаживает слова, а голос у него звенит: бунтует былая молодость, былое счастье. У Агея всякий раз навёртывались на глаза слёзы от этих стихов и от этого чтения.

— Благовонном, блаженным звоном, — сказал тихонько Агей.

Слова были тяжелы, как золотые слитки. У них было нутро, гудящее звоном. Ладно! Здесь чудо звучания. А какое чудо в последних строках?

Старишься, подруга дорогая?

Не беда…

Что тут невероятного? Самые обычные слова. И рифма — проще не бывает: дорогая — такая, злых — других.

А чудо всё-таки происходит.

Совершилось однажды, и теперь — обитает в мире.

Прозвенел звонок. Ребята вываливались из кабинета, шли гурьбой в другой кабинет. И Агей пошёл за ними и занял своё место в третьем ряду, у стены. Вот только успокоиться никак не мог.

Не так надо было писать сочинение! Заговоры это заговоры. Они предназначены для дела и для тела. Они же вместо лекарств. А стихи? Стихи как цветы. Они просто есть на белом свете, и всё. Их множество. Но очень жаль, если ты пройдёшь мимо.

Четвероногие, как вымя,

Торчком,

С глазами кровяными,

По-псиному разинув рты —

В горячечном, в горчичном дыме

Стояли поздние цветы.

Эти стихи показал Агею дедушка, и Агей с одного чтения запомнил их на всю жизнь.

— Богатов!

Вздрогнул. Учительница и класс смотрели на него. Вспомнил — надо встать. Встал.

— Вы слышали мой вопрос?

— Нет.

— Вы спать пришли на урок? На уроках учатся, молодой человек.

— Я не спал, я думал.

— О чём же?

— Я думал об искусстве слова.

Класс взорвался дружным хохотом.

— Вы ещё и клоун? Садитесь. Два.

Кровь прилила к лицу. Противно вспотели ладони. Агей, озираясь на смеющихся ребят, сел. Он не понимал. Почему смеются? Почему — два?

На перемене к нему подошли Рябов и Курочка.

— Мы не близнецы, — сказали они. — Мы — Курочка Ряба. А тебя как зовут?

— Агей.

— А-а-гей? — удивилась Курочка Ряба. — Да ведь ты воистину наш. У нас в седьмом «В» все маленько того! Кто Чудик, кто Крамарь…

— Заткнитесь, надоело! — Златокудрая девочка, пробегая мимо, сверкнула в их сторону очень и очень сердитыми, прямо-таки кошачьими глазищами.

— Наша красавица! — дружно, громко вздохнула Курочка Ряба.

— Пошли раздеваться, — сказал Курочка.

— Почему?

— Потому что — физкультура. Да, мы к тебе, собственно, вот по какому делу. Ты человек новый — рассудишь как следует. У нас с Рябовым спор. Он говорит, что в общей арифметической тетради клеток не более трёх сотен тысяч, а я говорю — миллион. Рябов ставит рубль, а у меня только полтинник. Добавляй полтинник, и его рубль наш.

Агей нахмурился, потом улыбнулся. Взял из рук Рябова тетрадь, открыл. Прищурился, глянул вдоль листа, потом сверху вниз.

— Мы не выиграем у него рубль.

— Да ты что? Толстенная тетрадь. Голову на отсечение — дело верное. Рябов и сам понимает, что проиграл, да только он у нас упрямый, как бык.

— Тридцать три строки на сорок две — 1386. Листов 96. Значит, умножаем на 192. В этой тетради 266112 клеток, — сказал Агей. — А если вам деньги нужны, возьмите, у меня вот сорок копеек есть.

— Ну ты даёшь! — сказал Курочка. — С Памира, а соображает. Ты, брат, первый, кто не попался на нашу удочку. Поздравляем.

И они сделали перед ним реверанс».