«Эра милосердия» — знаменитый детективный роман братьев Вайнеров о борьбе московской милиции и прокуратуры с уголовниками, расплодившимися в период послевоенной разрухи. Действие происходит в августе-ноябре 1945 года в Москве. Владимир Шарапов, фронтовик, от имени которого написан роман, направлен для прохождения дальнейшей службы в милицию. Хотя Шарапов опытный разведчик, необходимых юридических знаний у него нет. Поэтому для учёбы и стажировки его назначают в одну из оперативных групп МУРа, входящую в отдел по борьбе с бандитизмом. Возглавляет группу капитан милиции Глеб Жеглов.

В основу произведения легла реальная история банды Ивана Митина из Красногорска.

Роман экранизирован в 1979 году на Одесской киностудии режиссёром Станиславом Говорухиным и вышел под названием «Место встречи изменить нельзя». Именно под этим названием журнальный вариант романа был опубликован в 1975 году в популярной «Смене»

«Эра милосердия» (отрывок из романа)

... На кухне сидел Михал Михалыч и читал газету. Он вытянул нам навстречу из панциря свою круглую черепашью голову и сказал:

— Много трудитесь, молодые люди...

— Да и вы бодрствуете, — криво усмехнулся Жеглов.

— Я подумал, что вы придёте наверняка голодными, и сварил вам картофеля...

— Это прекрасно, — кивнул Жеглов, а меня почему-то рассмешило, что Михал Михалыч всегда называет нашу дорогую простецкую картоху, картошечку, бульбу разлюбезную строгим словом «картофель».

— Спасибо, Михал Михалыч, — сказал я ему. — Может, выпьете с нами рюмашку?

— Благодарствуйте, — поклонился Михал Михалыч. — Я себе этого уже давно не позволяю.

— От одного стаканчика вам ничего не будет, — заверил Жеглов.

— Безусловно, мне ничего не будет, но вы останетесь без соседа. Если не возражаете, я просто посижу с вами.

Мы пошли к нам в комнату, и Михал Михалыч принёс кастрюльку, завёрнутую в два полотенца — чтобы тепло не ушло; видимо, он давно уже сварил картошку.

Посыпали чёрный хлеб крупной тёмной солью, отрезали по пол-луковицы, разлили по стаканам. Жеглов поднял свой и сказал:

— За помин души лейтенанта Топоркова. Пусть земля ему будет пухом. Вечная память...

И в три жадных глотка проглотил. И я свой выпил. Михал Михалыч задумчиво посмотрел на нас и немного пригубил свой стакан. Хлеб был чёрствый, и вкуса картошки я не ощущал, а Жеглов вообще не стал закусывать и сразу налил снова.

Мы посидели молча, потом Михал Михалыч спросил:

— У вас товарищ умер?

Жеглов поднял на него тяжёлые глаза с покрасневшими веками и медленно сказал:

— Двое. Одного бандит застрелил, а другой подох для нас всех, подлюга...

Зашевелились клеточки-складки-чешуйки на лице Михал Михалыча:

— Н-не понял?

— А-а-а! — махнул зло рукой Жеглов и повернулся ко мне:

— Мы ведь с тобой и не знаем даже, как звали Топоркова... — Он поднял свой стакан и сказал:

— Если есть на земле дьявол, то он не козлоногий рогач, а трёхголовый дракон, и башки эти его — трусость, жадность и предательство. Если одна прикусит человека, то уж остальные его доедят дотла. Давай поклянёмся, Шарапов, рубить эти проклятущие головы, пока мечи не иступятся, а когда силы кончатся, нас с тобой можно будет к чертям на пенсию выкидать и сказке нашей конец!

Очень мне понравилось, как красиво сказал Жеглов, и чокнулся я с ним от души, и Михал Михалыч согласно кивал головой, и лёгкая тёплая дымка уже плыла по комнате, и в этот момент очень мне был дорог Жеглов, вместе с которым я чувствовал себя готовым срубить не одну бандитскую голову.

Жеглов и второй стакан ничем не закусил, только попил холодной воды прямо из графина, багровые пятна выступили у него на скулах, бешено горели глаза, и он теребил за руку Михал Михалыча:

— Они и меня могут завтра так же, как Топоркова, но напугать Жеглова кишка у них тонка! И я их, выползней мерзких, давить буду, пока дышу!.. И проживу я их всех дольше, чтобы самому последнему вбить кол осиновый в их поганую яму!.. У Васи Векшина остались мать и три сестрёнки, а бандит — он, гадина, где-то ходит по земле, жирует, сволочь...

Всё вокруг меня плавно, медленно кружилось. Я встал, взял со стола графин, пошёл за водой на кухню и почувствовал, что меня тихонько, как на корабле, раскачивает, и веса своего я не ощущаю — так всё легко, будто накачали меня воздухом.

— ... Вашей твёрдости, ума и храбрости — мало, — говорил Михал Михалыч, когда я вернулся в комнату и, сделав небольшой зигзаг, попал на свой стул.

— А что же ещё нужно? — щурился Жеглов.

— Нужно время и общественные перемены...

— Какие же это перемены вам нужны? — подозрительно спрашивал Жеглов.

— Мы пережили самую страшную в человеческой истории войну, и понадобятся годы, а может быть, десятилетия, чтобы залечить, изгладить её материальные и моральные последствия...

— Например? — уже стоял перед Михал Михалычем Жеглов.

— Нужно выстроить заново целые города, восстановить сельское хозяйство — раз. Заводы на войну работали, а теперь надо людей одеть, обуть — два. Жилища нужны, очаги, так сказать, тогда можно будет с беспризорностью детской покончить. Всем дать работу интересную, по душе — три и четыре. Вот только таким естественным путем искоренится преступность. Почвы не будет...

— А нам?..

— А вам тогда останутся не тысячи преступников, а единицы. Рецидивисты, так сказать...

— Когда же это всё произойдёт, по-вашему? Через двадцать лет? Через тридцать? — сердито рубил ладонью воздух Жеглов, а сам он в моих глазах слоился, будто был слеплен из табачного дыма.

— Может быть... — разводил черепашьими ластами Михал Михалыч.

— Дулю! — кричал Жеглов, показывая два жёстких суставчатых кукиша. — Нам некогда ждать, бандюги нынче честным людям житья не дают!

— Я и не предлагаю ждать, — пожимал круглыми плечами Михал Михалыч. — Я хотел только сказать, что, по моему глубокому убеждению, в нашей стране окончательная победа над преступностью будет одержана не карательными органами, а естественным ходом нашей жизни, её экономическим развитием. А главное — моралью нашего общества, милосердием и гуманизмом наших людей...

— Милосердие — это поповское слово, — упрямо мотал головой Жеглов.

Меня раскачивало на стуле из стороны в сторону, я просто засыпал сидя, и мне хотелось сказать, что решающее слово в борьбе с бандитами принадлежит нам, то есть карательным органам, но язык меня не слушался, и я только поворачивал всё время голову справа налево, как китайский болванчик, выслушивая сначала одного, потом другого.

— Ошибаетесь, дорогой юноша, — говорил Михал Михалыч. — Милосердие не поповский инструмент, а та форма взаимоотношений, к которой мы все стремимся...

— Точно! — язвил Жеглов. — «Чёрная кошка», она вам помилосердствует... Да и мы, попадись она нам...

Я перебрался на диван, и сквозь наплывающую дрёму накатывали на меня резкие выкрики Жеглова и журчащий говор Михал Михалыча:

— ... У одного африканского племени отличная от нашей система летосчисления. По их календарю сейчас на Земле — Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи — Эры Милосердия, в расцвете которой мы все сможем искренне ощутить себя друзьями, товарищами и братьями...

Источник:

https://www.livelib.ru/quote/43408105-era-miloserdiya-bratya-vajnery

https://coollib.com/b/427480