В древнем Китае говорили: «Среди друзей благородного мужа должен быть, по крайней мере, один поэт».

Дружба с поэтом – это сопричастность к тонким эмоциям, к полёту воображения, к высокому слову, которое есть ни что иное как великая концентрация духовной энергии… А ещё – к способности поэта чувствовать обнажённым сердцем буквально все вибрации окружающего мира и впитывать их, выплёскивая на бумагу живым стихом.  

Может быть, поэт жил сто, двести, тысячу лет назад, и давно рассыпался в прах тот посох, с которым он обошёл полмира в поисках точной рифмы. Это неважно. Главное – в его бессмертном наследии, оставшемся в книгах. Исполненный осознанием важности запечатления, поэт сквозь время протягивает потомкам руку дружбы. Ему есть, что сказать, чему научить, и он счастлив уловить отзвук из грядущих далей.

 

«Дни мои – только кануны.

Время моё – в грядущем!..» 

Строки Ильи Сельвинского, оказавшиеся пророческими.

Он был предшественником современных бардов. Стих его тянулся к мелодии, мелодия шла навстречу стиху. Апогей его славы – середина 20-х годов ХХ-го века. Поэмы Сельвинского были тогда у всех на устах. В походных сумках у бойцов-комсомольцев – спички, табак и томик Сельвинского. Но сам Илья Львович был врагом неумеренной  апологетики: он ждал не похвалы, а понимания. Открыто шёл на спор и вёл его с достоинством и честью. Певец революции, её поэтический летописец, Сельвинский никогда не слагал сладкоголосые оды. Нерв его творчества – проблематика, полемика, острая постановка вопросов эпохи. Сельвинский рвался строить новое общество, жаждал «установить справедливость на земном шаре». По нраву ему был дух  честной и полной правды. Он неизменно принимал близко к сердцу заботы и нужды своей страны:

«Просто боль моего государства –

это моя боль…» 

Юрий Лысенко, директор ООО «НИИПТмаш Опытный завод», вице-президент Шахматного Клуба «Русские шахматы»:

— Илья Сельвинский – мой друг. Знаю его с 18-ти лет. Он человек «сложной архитектуры души». Поэт, драматург, литературовед. Революционер, воин, охотник, путешественник, трибун. Работал портовым грузчиком, сварщиком, был театральным актёром, цирковым борцом. В Гражданскую войну в отряде Красной Армии Сельвинский воевал под Перекопом. Приходилось ему видеть и «небо в клетку». Довелось поездить по стране в качестве корреспондента газеты «Правда», ходить на легендарном ледоколе «Челюскин» с Отто Шмидтом. Сам Отто Юльевич писал: «… В конце сентября мы застряли у Колючинской Губы. Надо было подумать о сокращении состава – в первую очередь по отраслям, богато представленным на корабле. Когда мне удалось получить первые собачьи упряжки с берега, я сократил число радистов, метеорологов и писателей. Только одного больного (кочегара) удалось отправить в этот раз с врачом, остальных пришлось выделить из самых здоровых, так как нарт было мало и путь очень трудный. В числе других товарищей пошли Муханов и Сельвинский, тепло провожаемые оставшимися, значительная часть которых должна была уйти им вслед при первой возможности. Этой возможности больше не представилось. Когда нам навстречу вышел «Литке», Сельвинский и Муханов пошли на нём на соединение с нами. Этой встрече не суждено было состояться… Затем гибель «Челюскина» и наша жизнь на льду. Я живо представляю себе, как должны были страдать Сельвинский и Муханов, что их нет с нами в этот момент». Подобные испытания выпадают на долю не каждому. И не каждый способен выдержать их достойно, сохранив себя, как личность.

У Сельвинского, на мой взгляд, очень красивый, музыкальный творческий псевдоним: Эллий-Карл. Может быть, в этом отразилась лиричность его многосторонней натуры. Мимо его лирики пройти невозможно, она насыщена воздухом жизни, неким глубоким, всеобъемлющим чувством.

В 18-ть лет я открыл для себя Сельвинского, как поэта любви. Вслушайтесь только:

«Как музыкален женский шёпот,

Какое обаянье в нём!

Недаром сердце с детства копит

Всё тронутое шепотком.

 

Люблю, когда в библиотеке

Тихонько школьницы идут

И, чуть дыша: «Евгеньонегин» —

Губёнки их произнесут…»

 Сказано так бережно, так мудро и проникновенно. Спустя время, мне попались другие стихи Ильи Львовича о любви, и по зрелом размышлении я понял: чувство, которое многие из нас трактуют камерно, на размер своей комнаты, имеет, на самом деле, вселенские масштабы…

«Да будет славен тот, кто выдумал любовь

И приподнял её над страстью:

Он мужество продолжил старостью,

Он лилию выводит среди льдов.

Я понимаю: скажете – мираж?

Но в мире стало больше нежности,

Мы вскоре станем меньше умирать:

Ведь умираем мы от безнадежности». 

Глубокие размышления над творчеством Сельвинского начались, конечно, когда я повзрослел. А тогда, в мои восемнадцать, на первом курсе университета меня просто «зацепило»! Знаете, как это бывает: открыл книжку, пролистал пару страниц, пробежал глазами по строчкам и понял – моё. Это же не Сельвинский, это – я!.. Я вижу и чувствую то же, только не могу так красиво и точно высказаться!

Сборник стихов Сельвинского впервые увидел у своего товарища по университетскому общежитию, третьекурсника Андрея Далакяна, с которым делил комнату. Этого автора было не так просто достать, его издавали редко и очень маленькими тиражами. Читающие люди покупали книги, в основном, «с рук», платили втридорога. Составить хорошую домашнюю библиотеку в те годы вообще было большой проблемой.

Прочёл я Сельвинского от корки до корки, изучил биографию, много думал над стихами о войне, всем сердцем переживал лирические строфы. Завёл особую тетрадь, переписывал те стихи, которые особенно понравились. Всё, что тогда выписал, до сих пор помню наизусть. И тетрадь храню, хотя она уже почти развалилась, да и собственные печатные издания Сельвинского давно есть.

Это было не просто знакомство с новым автором: это было целое откровение. Я ощутил, что стихи Сельвинского – искренние, честные. Не написанные, а рождённые. Нередко – в тяжёлых муках. Узнавая его больше, я видел, что он – резкий, порывистый, дерзкий —  болеет душой за Человека и Человечество, облекает в слова дух целой эпохи. Ему, наверно, было трудно быть собой, встречать в зеркале собственный взгляд и понимать, что от своей избранности, от суровой судьбы никуда не деться.

«Я вижу в зеркалах суровое лицо,

Пролёт широких век и сдвинутые брови,

У рта надутых мышц жестокое кольцо

И губы цвета чёрной крови.

Я вижу низкий лоб, упрямый срез волос,

Глаза, знакомые с огнём творящих болей.

И из угрюмых черт мне веет силой гроз,

Суровою жестокостью и волей». 

 Юрий Лысенко:

— «Автопортрет» Сельвинский написал в 1916 году, когда ему было семнадцать лет. Думаю, не без юношеской рисовки, конечно! Ну, какие в семнадцать лет «губы цвета чёрной крови»? Скорее, это было тогда только предчувствие будущности, наполненной «огнём творящих болей» и «силой гроз».

Своё лицо я стал замечать в зеркале, когда начал бриться. Примерно, с четырнадцати лет. Бронзовой монументальности в моих чертах не было. Глаза серые, мамины, крупный отцовский нос, высокий лоб. С шестого класса очки. Уши с наследственной меткой: на правой ушной раковине сверху небольшая выемка. Как говорят у нас в семье: «Мышь отгрызла». Но это всё было вторично, замечалось не сразу. Весь мой образ тогда затмевали волосы! У меня были шикарные волосы, густые, волнистые, тёмно-русого оттенка. Я их старался отращивать подлиннее, не пугали даже возможные  проблемы в школе. Моё поколение помнит, что в семидесятые годы шла активная борьба с молодёжными «патлами», в школах устраивали «санпропускники», впускали в класс только с короткой стрижкой. А мы воевали за каждый сантиметр причёски! Настоящую волю я дал себе уже в студенчестве – отрастил волосы до самых плеч. Это была какая-то копна, шлем, можно было свободно не носить шапку. По наследству передал это богатство дочери Надежде. И метку на ухе, кстати, тоже.

Внешней суровости Сельвинского в себе не улавливаю. Ни в юности, ни теперь. Лет, примерно, с 25-ти я был очень похож на Влада Листьева. Мне начали первыми говорить об этом парикмахеры, позже стали замечать и другие. На экранах шёл «Прожектор перестройки», персона Влада набирала популярность, а я был просто его копией – причёска, очки, усы. Даже комплекция у нас была, примерно, одинаковая, и рост, сдаётся, тоже. Кстати, свой полный рост –180 сантиметров– я набрал уже к четырнадцати годам.

А характер… Создавать свой автопортрет не так уж легко. Скажу, что, подобно Сельвинскому, имею острую чувствительность к несправедливости. Ненавижу лицемерие. И в себе, и во внешнем мире. Всегда умел слушать. С юных лет был молчаливым, это побуждало друзей поверять мне свои секреты, делиться переживаниями. Часто был «жилеткой» для бурных излияний. Эта черта осталась при мне и сейчас. Даже почти незнакомые мне люди нередко начинают рассказывать о себе, о своих проблемах, спрашивают совета. Это бывает для меня неожиданностью. Хотя, с другой стороны, рад, что внушаю доверие. Знаю, что нужно учиться понимать и чувствовать людей. Как у Сельвинского:

«Я хочу дышать с тобою рядом,

Человечья тёплая душа…»

Сдержанность в словах и реакциях – это, наверное, одна из основных моих черт. По закону притяжения противоположностей, всегда завидовал говорунам! Я сам могу раскрыться только в близком кругу, а есть ведь счастливые люди, которые могут говорить всегда, везде и со всеми о чём угодно и сколько угодно! Вот был у меня университетский товарищ, так он мог с ходу заговорить на любую тему «с цитатами из первоисточников». Я ему завидовал, потому что сам этого не умел, а в смешанных студенческих компаниях, сами понимаете, навык полезный.

Сейчас добавил бы себе немного целеустремлённости. Возможно, жёсткости в отношениях с людьми. Знаете, по принципу: «Жалеть – значит, не жалеть». В том смысле, что, если ты сам сейчас не причинишь человеку немного необходимой боли, в другом месте ему могут сделать в три раза больнее. А кто будет виноват? Ты. Который «пожалел». А жалость слишком часто выходит боком.

Что ещё? Мне не хватает умения концентрироваться, я бы себе его прибавил. Не могу перебороть свою непоследовательность. И надо бы в жизни больше порядка, начиная с рабочего стола. Хотя – надо ли?…

«Жизнь моя у всех перед глазами.

Ну, а много ль знаете о ней?

Только то, что выдержал экзамен

В сонмище классических теней?..

 

Словно айсберг в середине мая,

Проношу свою голубизну;

Над водой блестит одна седьмая,

А глыбун уходит в глубину». 

Юрий Лысенко:

— Получилось удивительное совпадение. Ещё не знал, что у Сельвинского есть такое стихотворение, а тоже представлял себя айсбергом. Мне двадцать лет, я только начинаю познавать себя, ищу к себе дорогу, пытаюсь посмотреть на себя глазами других людей. В университете мы как раз начали изучать психологию, и я написал о Юрии Лысенко: «Однажды я видел себя Айсбергом. Это была огромная ледяная глыба. Айсберг дрейфовал холодным северным морем. Он был так огромен, что птицы предпочитали его облетать. Он был так холоден, что, устав, птицы предпочитали отдыхать, качаясь на волнах, а на утёсы Айсберга никогда не садились. Об Айсберг разбивались мелкие льдины. Иногда, в темноте, на него натыкались людские кораблики и – тонули. Никто никогда не спасся, никто не выбрался на его зеркальные стены и равнины. Айсберг мог навеки затеряться в северных морях. А мог быть захвачен случайным течением и унесён в моря тёплые…»

Я сохранил эту запись. В течение нескольких лет появлялись дополнения. Развернул «автопортрет» под другим углом: «Однажды я был каплей воды. Обыкновенной безграничной каплей. Она сверкала тайнами, но при этом была абсолютно прозрачной. Её можно было видеть насквозь, а можно было и не заметить вовсе.

Когда-то я был лужицей, но в то же время был и штильным морем, и грозным океаном. Океан мог уместиться в обычную чайную чашку, а капля могла хлынуть через края. Будучи каплей, я мог преломить в себе солнечный луч – и тогда мы вместе сияли великолепной радугой. Но мог я и обдать грязью, когда кто-то неосторожно плюхал в лужу ботинком.

Однажды я был цветком. Цветком любовались, его аромат вдыхали, им наслаждались. Но кто-нибудь мог и сорвать цветок, поставить его в хрустальную вазу, и тогда цветок украшал бы чей-то подоконник, или комнату, или балкон. Однажды цветок сорвали. И стали гадать, обрывая лепестки: «Любит – не любит – любит – не любит…» И бросили в траву то, что осталось.

Однажды я стал собой. Так неуклюже. Так неловко. Быть собой. Так сложно. Быть собой – значит, сорвать с неё бусы, которые она так бережёт. Быть собой – значит, содрать с себя все этикетки и ярлыки, которых накопилось множество. Быть собой – это значит суметь проснуться. И главное – суметь жить дальше, осознавая себя».

Вся наша жизнь – дорога к себе, выложенная правдой. Бывает очень трудно это понять и навсегда отказаться от лжи. По крайней мере, от лжи самому себе. Отчаянной откровенности я, наверное, учился у Сельвинского. «Правду не надо любить: надо жить ею», — это высказывание Сельвинского, оно так и просится в афоризм. А ещё он писал: «Правдивость гениальности сродни, а прямота пророчеству подобна». Правда выразительна и естественна, правдивый человек живёт в гармонии с собой. Лжец – это самый большой трус, а от трусости, как известно, бед множество. Этот житейский урок, один из важнейших, я усвоил благодаря Сельвинскому:

 

«Можно делать дело с подлецом:

Никогда подлец не обморочит,

Если только знать, чего он хочет,

И всегда стоять к нему лицом.

 

Можно делать дело с дураком:

Он встречается в различных видах,

Но поставь его средь башковитых –

Дурачок не прыгнет кувырком.

 

Если даже мальчиком безусым

Это правило соблюдено,

Ни о чём не беспокойся, но –

Ни-ког-да не связывайся с трусом.

 

Трус бывает тонок и умён,

Совестлив и щепетильно честен,

Но едва блеснёт опасность — он

И подлец и дурачина вместе». 

Юрий Лысенко:

— Читаю Сельвинского постоянно, часто открываю книгу наугад в минуты раздумий. Он будто разговаривает со мной, будто утешает: «Я тоже это испытал, это можно пережить, можно с этим справиться». Есть у него стихотворение о «гвоздёвом быте», очень мужское, понятное изнутри, на каком-то генном уровне:

 

«Был у меня гвоздёвый быт:

Бывал по шляпку я забит,

А то ещё и так бывало:

Меня клещами отрывало.

Но, сокрушаясь о гвозде,

Я не был винтиком нигде».

 

— Я тоже бывал «забит по шляпку» — когда давил груз ответственности за семью, за благополучие детей, за собственную состоятельность.

Вспоминается период трудного кочевья с одного рабочего места на другое в 90-е годы. В 1991-м я перешёл из «НИИПТмаша» на предприятие «Донмет» на должность заведующего лабораторией, частично – со своим рабочим коллективом. «НИИПТмаш» тогда уже начинал разваливаться, люди теряли работу, уверенность в завтрашнем дне, и я забирал специалистов в «Донмет». Задержался там ненадолго, всего на несколько лет. В 1995-м ушёл, процесс увольнения был довольно болезненным, слишком неудачно сложились обстоятельства. Встал естественный вопрос: что делать? Решил вернуться в «НИИПТмаш», предложить свои услуги. Период был сложный, растрёпанный, если можно так выразиться: каждый отдел предприятия «НИИПТмаш» получил самостоятельность, свои собственные расчётные счета. Выживали, кто как умел. Я рискнул взять под своё руководство два нестабильных подразделения – бывший отдел сварки и отдел физико-химических исследований (у них была своя производственная база). Провёл реорганизацию, соединил два отдела в один – «Научно-производственное подразделение «Автогенмаш».

Выкарабкиваться было очень и очень сложно: прежде, чем начать «с нуля», нам надо было ещё выбраться из глубокой долговой ямы. Первые три года я работал просто на износ, и физически, и психологически. Да, вплоть до 1998-го. Это нехорошо отразилось на моём характере: стал хмурым, угрюмым, сердитым, нервным. В общем, полный набор самых тяжёлых качеств. Амбиций у меня никаких не было и в помине, самолюбие тоже не заедало. Непомерное чувство ответственности за благополучие моего коллектива, всего нашего дела — вот что было первичным. А уровень ответственности был колоссальным! Иначе и быть не могло: я ведь сам вызвался руководить, нельзя было подвести людей, которые мне доверились.

Ответственность перед семьёй тоже давила. Тем более что я видел: теряю близость с сыном. Когда я вернулся в «НИИПТмаш», Алёше было только семь лет, он ещё очень нуждался в отцовском внимании, в самом присутствии отца, в конце концов. А я, в моём замороченном состоянии, был по горло занят рабочими делами. И это, конечно, не могло не отразиться на наших с ним отношениях. Это до сих пор меня угнетает… Алексей был тогда совсем ещё ребёнком, ему нужен был рядом отец, а меня захлёстывало моё бурное внутреннее море. Да что говорить, с моей стороны он недополучил родительской теплоты, любви, внимания. Дочери тоже меня не хватало. Но Надя, всё-таки, была постарше. У них с Алексеем разница в шесть лет, Надя успела подрасти и воспринимала мою занятость не так остро. А на становление характера Алёши та ситуация не могла не повлиять. Я, наверно, не вложил какой-то кирпичик в фундамент натуры сына, осталось полое место. Причём понимание этого факта пришло спустя годы. Я осознал, что не умел тогда сбрасывать маску руководителя, снимать начальственный пиджак. А надо было, приходя вечером домой, становиться отцом.

Уверен, что этому нужно целенаправленно учить. И учить как можно раньше, ещё в юношеском возрасте. До того, как появятся собственные дети. А мои мама и папа, как я сейчас понимаю, предоставляли меня самому себе. В большей степени, чем это было допустимо. Они сами много работали, мама – крановщицей в 16-м цехе НКМЗ, папа – машинистом тепловоза в Славянском депо, — чтобы всё в доме было «как у людей». А мной занимались мало. По большому счёту, я делал, что хотел. Были острые моменты, когда я вполне мог свернуть на «кривую дорожку», чудом удержался. Став отцом, наступил на те же грабли: сын несколько очень важных лет рос почти без моего участия. Папа был «забит по шляпку». Утешение только в том, что в производственном отношении я «не был винтиком нигде».

В 2000-м году экономика в стране начала подниматься, и мы стали подниматься вместе с ней. Промышленность пошла в рост, мой рабочий коллектив к тому времени сплотился, сработался, обзавёлся заказчиками в сфере машиностроения и металлургии. Особенно радовал наш замечательный внутренний микроклимат, мы все были дружны, а это очень важно. Такая атмосфера удерживает специалистов, они отказываются менять рабочее место, даже если им предлагают более высокую зарплату.  В общем, мы выплыли. Налёт хмурой угрюмости растаял, я начал возвращаться к самому себе. Образно выражаясь, начал снова различать цвета. Ко мне вернулось моё дружелюбие, расположенность к людям. Мизантропом я, по большому счёту, никогда не был, отходчив, не держу зла. Надеюсь, стал для своего коллектива хорошим руководителем, взаимодействие с которым – увлечение, а не серая рутина.

 

«Люблю я в окнах цветные стёкла,

Тона рубина и янтаря:

Заглянешь в жёлтый – и жизнь блёкла,

Заглянешь в красный – горит заря.

Когда швыряет огонь кипящий

 и плавит камни огромный день,

у стен террасы на лак блестящий

ложится мягко цветная тень.

И так уютно у стёкол пёстрых,

Порою слышен комода треск,

И нет сверканий, ни бликов острых,

Хоть жирен солнца роскошный блеск.

Цветные стёкла колдуют чары,

И в них невольно вольёшь глаза –

Заглянешь в красный – горят пожары,

Заглянешь в синий – идёт гроза.

 

Юрий Лысенко:

— Вот так откроешь на первой попавшейся странице – и словно открыл какую-то часть себя…

В детстве очень нравились цветные стёклышки, калейдоскоп был одной из любимых игрушек. Одни цвета казались ярче, ближе, другие – бледнее, дальше.

Был период, когда в моей мальчишеской жизни преобладал жёлтый цвет. Вернее, золотой. Это — солнце.

В девять лет у меня начали болеть колени, так, что по утрам с трудом разгибал ноги. Врачи долго не могли поставить диагноз. Родители измучились от переживаний, да и самому мне было не сладко. А был у меня в то время друг, Миша Топтунов, жил по соседству. Так вот Мишин дед был как раз врачом, и врачом замечательным, вёл приём пациентов на дому, к нему приезжали со всей страны. Мои родители не решались беспокоить соседей и показывать меня с моей болячкой, пока не дошло до крайней точки. В общем, Мишин дед меня осмотрел и сказал: «Целое лето держать ноги на солнце. До пояса – в тени, ниже пояса – на солнцепёке».  Так я и сделал: все летние каникулы напролёт провалялся на раскладушке под солнцем – и как рукой сняло. Без всяких лекарств! До сих пор не знаю, что это тогда со мной было.

…Красное и чёрное – расцветка шикарной рубашки, которую я любил носить в 14-ть лет. На чёрном фоне – красные маки. Носил эту рубашку навыпуск, на вечерний променад с друзьями. Жаль, нельзя было ходить в ней в школу.

…Сиреневый – мамино выходное платье. Элегантное, длинное. Мне нравилось, когда она его надевала. Она всегда была стройная, высокая, видная. Хорошо помню её в этом наряде.

…Красный – коляска для Нади, нашего с женой первенца. Отличная была коляска, покупали в Москве. Она потом послужила и младшему Алёше.

…Синий – цвет воды. Моя стихия. И по гороскопу (я – Рыбы), и по душе. Когда вижу синий – рождается ощущение свободы. Представляется широкая водная гладь, простор. Только простор не солёный, морской, а пресный, речной. Или озёрный. Думаю, я – пресноводная рыба, потому что предпочитаю отдых на реке. Очень люблю рыбалку, в детстве этим просто «болел»! Море, конечно, тоже люблю, отпуск обычно проводим с семьёй в Крыму. Купался и в океанском прибое, когда ездил в командировку в Китай.

Конечно, синий – это и цвет неба. Люблю горы: к небу ближе, к прозрачной синеве. В горах небо высокое, чистое-чистое, невероятных оттенков… Памятно наше с женой свадебное путешествие по горам Кавказа. Отправились как туристы, с рюкзаком за плечами через четыре перевала к Сухуми. Хребет шёл вдоль моря, насмотрелись сказочных красот! Походная жизнь нам нравилась, тяготы переносили довольно легко – и вывихи, и ушибы, и двухдневную отсидку в палатке из-за сильного дождя. Зато привыкли смотреть в небо! Позже у меня был период, когда я ежедневно подолгу разговаривал с небом на рассвете и на закате: целых три года практиковал утренние и вечерние обливания холодной водой, соединял полезное общение с двумя стихиями. Даже с тремя – Земля, Вода и Воздух. Небо воспринимал как Собеседника и Наставника.

А ещё синий цвет ассоциируется у меня с джинсовым костюмом жены Оли! Она его носила, когда мы ещё только встречались, женаты ещё не были. Очень симпатичная курточка, очень симпатичная юбка, Оле было необыкновенно к лицу.

 

«Женщина…Что поражает в ней?

Их много. Полмира, пожалуй.  Но в каждой

Что-то своё от самых корней!

Одна – невесомый дым карандашный,

Другая сангиной обожжена,

Третья расписана всей палитрой –

Кто же тот мудрый, а может быть, хитрый,

Что смеет сказать об одной: «Жена»?

Юрий Лысенко:

— Учились с Олей в донецком университете в одной группе. Тогда она ещё была Олей Чуян. «Чуйна людина», как она сама говорит о своей девичьей фамилии!

Вгляделся я в неё не сразу, хотя в нашей группе было всего пять девочек, все как на ладони. А парней — двадцать! На физфаке всегда было такое соотношение, преобладали мужчины. Знакомиться с девчонками физики бегали, в основном, на математический факультет, там всё было с точностью до наоборот – в группе один-два парня на двадцать пять невест. Моей первой девушкой в университете, кстати, была как раз математичка, с факультета прикладной математики!

А Оля… Была настоящая студентка — общительная, живая, весёлая, остроумная. Ездила с молодёжными стройотрядами, участвовала в университетской самодеятельности, выступала на концертах. Она хорошо поёт, знает много русских и украинских народных песен. Это у них семейный талант, её мама тоже была с голосом. А вот в моей семье поющих нет, насколько я знаю.

У нас вообще был очень талантливый факультет, скукой на досуге не томились. Когда мы проводили «День физфака», зрители валом валили, в актовый зал было не пробиться. Был у нас и СТЭМ, и осенние балы. Выпускали свою стенгазету, называлась «Электрон», большущая, на шести листах ватмана. Оля всегда участвовала в подготовке газеты, она замечательно пишет. Я часто говорю, что она ошиблась факультетом, ей надо было идти на филологию или на журналистику. У неё бойкий слог, пишет она легко, почти без напряжения. Склонность со школы. Если бы этот её природный талант да в своё время чуточку отшлифовать и направить, она, возможно, стала бы знаменитостью. Но сложилось так, что она пошла на «чистую физику», это название нашего с ней курса. К славе её, в общем-то, не тянет, она – человек дела. Выбрала предмет – и вперёд, осваивать.

Говорит, что была влюблена в меня чуть ли не с первой встречи! И как это я не замечал? А вот окружающие замечали. Однажды наш с Олей приятель, её земляк из Стаханова, сказал мне: «Гляди, Оля к тебе, кажется, неравнодушна, обрати внимание!..» Ну, я и обратил!

Была осень второго курса. Мы гуляли, мёрзли, ходили в кино… Зайти в кафе, в ресторан как-то не догадывались, у нас у обоих в семьях это было не принято, мы не были приучены проводить так вечера. У Оли была короткая стрижка, волосы такие соломенные, яркие карие глаза. Одежду любила больше спортивного стиля, телосложением была спортивная. Играла в волейбол, даже выступала на соревнованиях за честь факультета. А ещё очень любила играть в домино, была просто заядлым доминошником! Это она как-то съездила с группой в колхоз на картошку, и там их «подсадили» на домино местные.

Свадьбу сыграли 11 июля 1981 года. В Краматорске, по-домашнему. Гостей было много, из Олиного Стаханова приехал целый автобус родственников, да плюс ещё наши с ней студенческие друзья. Вообще, лето-81 было очень урожайным на свадьбы, мы только и успевали ездить по гуляньям однокурсников! После четвёртого курса же надо было распределяться по местам работы, разбившийся попарно народ хотел ехать вместе, это обязательно учитывалось в распределяющей комиссии.

Потом у нас с Олей было свадебное путешествие на Кавказ и последний год учёбы. А после окончания университета нас отправили учительствовать в городок Моспино. Он административно входил в состав Пролетарского района Донецка, но добираться туда на автобусе надо было 40 минут, словно в отдалённый посёлок. Я попал в школу-десятилетку, Оля – в восьмилетку. Я – учителем физики, Оля – физики, математики, химии и, кажется, биологии! Я тянул полторы ставки (вся физика с шестого по десятый класс), Оля – две. Денег зарабатывали много, не знали даже, куда их тратить! Жили в небольшой уютной квартирке при Олиной школе, удобство на улице, отопление углём. Наше первое самостоятельное жильё. Привыкли быстро, чувствовали себя вполне комфортно. Преподавать, в общем, тоже понравилось. Мне в моей школе сразу дали классное руководство, восьмиклассников. Мы нормально ладили, я в свои годы сам ещё чувствовал себя мальчишкой и поэтому хорошо их понимал. До сих пор жалею о своём кабинете физики в Моспино: такая там была замечательная препараторская!.. Вспоминаю Олину школу — капитальное здание сталинской постройки, большие классные комнаты, коридоры. А вот детей там было маловато, по пять-семь человек в каждом классе. Городок не считался перспективным, люди оттуда уезжали, школа-восьмилетка была полупустой.

Работали мы в Моспино недолго – всего одну школьную четверть. А потом я ушёл в армию, а Оля – в декретный отпуск. Школы наши остались без физиков. В Моспино мы потом уже не вернулись, устроились в Краматорске. Оля продолжила работать учителем, а я поступил в «НИИПТмаш» на должность инженера-конструктора с обязанностями младшего научного сотрудника. Через несколько лет был избран заведующим лабораторией (основной профиль – создание оборудования для кислородной резки стальных заготовок толщиной до полутора метров).

В общем, мы с женой вместе уже 33 года. Оля не раз меняла причёску — конечно, искала себя, как всякая женщина! Когда стала работать учителем, от одежды спортивного покроя отказалась, носит строгие костюмы, платья. Сейчас работает учителем физики в ОШ №24. С детьми у неё отношения дружеские, её даже удостоили «Ордена детских симпатий», вручали в школе на каком-то торжественном вечере. Она состоялась как специалист, нашла себя в предмете и в педагогической работе. Человек она очень трудолюбивый, так что, думаю, успеет сделать на своём поприще ещё много.

 

«Спит девчурка. Деловито спит.

Спит до новых синяков и ссадин.

Спит жена и носиком сопит:

Милая, она устала за день…»

 

Юрий Лысенко:

— Дети у нас с женой, думаю, получились хорошие. Не подлецы, не дураки, не трусы.

Когда ждали первенца, не задумывались, кого хотим – мальчика или девочку. Просто хотели ребёнка. Есть выражение: «Первый ребёнок – последняя кукла». Но мы ни минуты не воспринимали дочку, как живую игрушку, как куклу. Это был человечек, настоящий, только маленький. Имя ей выбрали из шапки! Ну, в смысле, написали на бумажках разные варианты и бросили в шапку, а потом тянули оттуда, что придётся. Не припомню сейчас, кто из нас написал имя «Надежда», но оно понравилось нам обоим. Мне приятна полная форма этого имени, предпочитаю называть дочь именно Надеждой.

Воспитывали наших детей, скорее, по вдохновению, чем по какой-то определённой системе. Конечно, следили, чтобы хорошо учились, побольше читали, чтобы не слишком поздно возвращались домой по вечерам (особенно дочь), чтобы не грубили старшим, помогали по дому. Сейчас, в зрелом возрасте, я, конечно, понимаю, что следовало уделять системе воспитания детей больше внимания, ставить более глубокие цели. По большому счёту, у нас ведь нет устойчивых традиций семейного воспитания, а раньше-то они были, и надо бы к ним вернуться.

Уверен, что нужно вернуть «домашнюю маму». То есть маму, которая не ходит на работу, а занимается домом и детьми. Надо бы вспомнить, что «семья» — это семь «я», и стараться поскорее окружить своих первенцев братиками и сестричками. Многодетные семьи – это нормально, так должно быть, чтобы ребёнок рос в коллективе, привыкал понимать, что он в мире не одинок и не единственный. Хочу сказать, что в многодетной семье у ребёнка очень мало шансов вырасти угрюмым и замкнутым букой, эгоистом. Он учится взаимной помощи, взаимной поддержке, умению общаться, уступать, делиться, идти на компромиссы. Всё это превращается в его естественную характеристику, как будущей взрослой личности. Многодетная семья ведь даже частично снимает с родителей воспитательную функцию: все детки на первых порах учатся подражанием, и если у младших перед глазами — уже чему-то наученные родителями старшие братья и сёстры, идёт естественное зеркальное отражение, и родителям не нужно прилагать лишних стараний.

Думаю, стоит вернуть в систему семейного воспитания обучение рукоделию. И даже не только для девочек, но и для мальчиков. Я вот, например, помню, как в школе на общих уроках труда нас, мальчишек, учили вышивать крестиком наравне с девочками. Я даже что-то вышивал в подарок маме к Восьмому марта. Тогда казалось: глупость какая-то. Мы же мальчишки, нам бы топором, лобзиком, рубанком, паяльником! А что это означало на самом деле? На самом деле обучение мальчиков вышивке имеет очень глубокие, древние корни. Во времена Киевской Руси каждый парнишка проходил через обучение вышивке бисером в целях овладения навыками терпения и выдержки – эти качества необходимы будущему мужчине и воину. Видимо, древняя традиция частично нашла отражение в программе советской школы.

Очень важно, чтобы в мужчине с младых ногтей была воспитана совесть. Она  определяет всё. Наличие этой тонкой субстанции в своё время удержало меня от сворачивания на кривую дорожку. Это вполне могло произойти, но удалось избежать. Меня удержал тот самый моральный закон в груди, которому не переставал удивляться Кант. Сейчас говорят, что Совесть – одно из тонких тел человека, и оно или есть, или нет. Для мужчины его наличие имеет огромное значение. Задача родителей – проявить в сыне эту субстанцию, дать почувствовать её. Бывает, что она пробуждается от какого-то внешнего толчка. Если мучает, заедает – хорошо, это полезные муки. Лишь бы только они не атрофировались с возрастом.

По нашему сыну Алексею всегда было видно, когда его мучила совесть. Был у него в жизни момент, когда он позволил себе ложь. Попытался кое-что скрыть, но всё тайное со временем становится явным. Алёша успел отмучиться совестью по полной программе, нашёл в себе силы покаяться. Скажу, что очень рад этому, во всех смыслах. Рад, что в груди сына живёт моральный закон, и Алексей знаком с болью, которую причиняет душе нарушение этого закона.

Разумеется, это важно и для девочек тоже. У них, к тому же, много и других фундаментальных задач, связанных с сохранением домашнего очага.

Женщина – оберег семьи. Под руководством старших девочки просто в обязательном порядке должны учиться шить, вышивать, вязать. Девочка, как будущая жена и мама, должна уметь сама сшить любую одежду, украсить её вышивкой. Конечно, нужно, прежде всего, объяснить ребёнку, что таким образом он передаёт другому члену семьи своё тепло, свою любовь, свою сердечную привязанность, часть своей силы, а это поможет, поддержит, охранит от беды вдали от дома. Отдельно нужно рассказывать девочкам о символике вышивки, об энергетике тех или иных цветов. То же самое касается и кухни: полуфабрикаты – это, конечно, экономия времени, но и силы от них такие же, половинчатые. А вот если девочка с малых лет знает, что блюдо, от начала и до конца приготовленное собственными руками, принесёт членам семьи силы и здоровье – она с удовольствием будет учиться готовить.

Наша Надя уже к старшим классам школы знала, чем занять себя у плиты. Я и сам умею хорошо готовить, многому научился в студенческом общежитии. Уже со второго курса мы перестали ходить в столовую и перешли на самостоятельное питание. Был у нас один товарищ, спец по кулинарии, так вот он обучал остальных. В студенческие годы я лучше всего умел приготовить тушёное мясо, а сейчас фирменное блюдо – борщ! Есть его, кстати, нужно только горячим, чтобы такой же горячей всегда оставалась ваша кровь.

Нравственные нормы? К сожалению, мне самому в детстве не хватало психологических бесед с родителями, и мои дети тоже, в свою очередь, недополучили разговоров со мной. Я сейчас могу припомнить только один воспитательный тет-а-тет с отцом: о курении. Мы с другом Мишкой Топтуновым в семь лет подбирали во дворе окурки и пробовали их курить. Кто-то нас засёк, передал родителям. Отец усадил меня в кухне перед собой на табуретку и задал только один вопрос: «Понравилось?» Я, конечно, сказал: «Нет». Боялся, что влетит сильнее! А сам папа закурил только в армии, вот и мне сказал: «Исполнится тебе 20 лет, тогда закуришь». Примерно, так и вышло. В школе я чуть-чуть покуривал, но не затягиваясь и только за компанию. Папино внушение показалось мне очень впечатляющим, подействовало надолго. Но это был единственный случай. Наверно, мои дети смогут припомнить столько же. Разъяснительных бесед я с ними не проводил, а сейчас об этом жалею: многое упустил. Отцовские глаза открылись у меня по-настоящему в сорок лет. Вот тогда я начал разговаривать с детьми, стал делиться своим опытом, советовать. Мне самому в этом плане родители дали очень мало, а эти зёрна, чем раньше посеешь, тем скорее взойдут. В нужное время они прорастут обязательно – ты только потрудись посеять.

Сейчас я много беседую с дочерью Надеждой, эти разговоры в одинаковой степени нужны нам обоим. Очень надеюсь, что закладываю семейную традицию, которая отразится на взрослении моих внуков. Обеими руками – за дружескую искренность в отношениях между родителями и детьми. Это вечная и неизменная ценность. Нужно всеми силами стараться стать своим детям другом. Особенно – взрослым детям. Как родитель, ты им, по большому счёту, уже не нужен, а как друг – совершенно необходим. По мере взросления детей, надо искать в себе силы измениться и превратиться для них в лучшего друга.

 

«Бывают движенья: в них не опомнитесь –

Всё в них дремуче и мудро.

После обеда иду в свою комнату

Зубрить уроки на утро.

Но щёлкнет ключ – и летит грамматика,

И с комментарием сброшен Овидий,

И я, достав деревянных солдатиков,

Играю в них, чтобы никто не видел».

 

Юрий Лысенко:

— Перелистал страницы — и снова продолжается наш с Сельвинским разговор…

Тема не то, чтобы общая, она вечная.  Мальчики играют в солдатиков, предчувствуя взросление, мужское становление, укрепление естества воина и защитника.

Для меня стихотворение про деревянных солдатиков – это моя служба в армии. На мой взгляд, для юноши это обязательно. Он без отговорок должен пройти через этот опыт.

Сам я отслужил после окончания университета, успел жениться и немного поработать по специальности. Вначале отправили меня в город Ковров Владимирской области. Город этот в шутку называли городом мотоциклов и пулемётов: там располагалось специализированное предприятие по производству стрелкового оружия и мотоциклов «Ковровец». Служил я в учебной мотострелковой дивизии, полгода обучался на командира пулемётного отделения. А потом, в звании младшего сержанта и должности командира отделения, попал в Подмосковье – в Севастопольский полк Таманской дивизии. Вскоре наш полк реорганизовали в отдельную 27-ю гвардейскую мотострелковую бригаду. Нам поручали охрану всех важных стратегических объектов столицы.

В общей сложности, прослужил я полтора года. Что мне дала армия? Во-первых, я понял, насколько безграничны возможности человека. Мне случалось причитать: «Это невозможно!.. Не выдержу!..» А оказывалось, что пробежать50 километровна лыжах при полной боевой выкладке – это вполне возможно. Простоять трое суток в карауле без сна – тоже возможно. Армия даёт хорошую физическую подготовку, формирует дисциплинированность, навык подчинения, учит субординации. Если человек не умеет подчиняться, он не сумеет и руководить. Это я понял позже, эмпирическим путём, когда стал директором предприятия.

Да и вообще армия – это чисто мужской полезный опыт, который должен быть и всё тут. Мужчине не следует от него отказываться, если позволяет здоровье. Важно подержать в руках оружие, узнать, как с ним обращаться. Научиться носить военную форму, приобрести то, что называется выправкой. А сколько остаётся уникальных воспоминаний! Не всем, конечно, с этим везёт, но я кое-чем похвастаться могу. Седьмого ноября 1983-го года я принимал участие в военном параде на Красной площади. На трибуне тогда, помню, стоял Андропов. В такие моменты обостряется чувство патриотизма, любви к своей стране, ощущается вся её мощь и широта.

А летом того же 1983-го было открытие Восьмой Летней Спартакиады Народов СССР в Лужниках, и наш батальон принимал участие в работе «живого» панно, готовились целых два месяца! Помните, на московской Олимпиаде-80 было «живое» панно на десять тысяч человек, они при помощи цветных флажков создавали огромные картины – олимпийского мишку, факел и многое другое? То же самое было и на спартакиаде в Лужниках, только нас было не десять тысяч, а только четыре. Было ужасно интересно, а красиво как было!.. Для меня этот опыт был уникальным, что и говорить.

Благодаря армии случился и другой уникальный опыт… Нас как-то на месяц послали работать в Первую Образцовую московскую типографию. И однажды заставили там рвать книги. Это были бракованные партии книг, их надо было подготовить к утилизации – сорвать картонную обложку, разорвать на несколько частей само содержимое. Это было настоящее убийство книг. У меня сердце кровью обливалось, даже хотелось заплакать. Там и брака-то почти не было видно – так, неаккуратное тиснение на обложке или чуть скошенный текст на странице. Эту продукцию вполне можно было бы  продавать людям через специальный магазин, если бы такой догадались открыть при типографии… Хороших книг-то в то время было не достать, хотя популярные издания и печатались огромными тиражами. Только почему-то не для своих, а для продажи в соцстраны. А ведь СССР считался едва ли не самой читающей страной в мире. И тут вдруг – рвать книги, которые москвичи раскупили бы в считанные часы! На мой взгляд, безумное расточительство. Я не мог этого понять. Один из абсурдных нюансов позднего социализма.

В общем, пришлось пройти через этот опыт, невероятно тяжёлый… Особенно, если вспомнить слова Ильи Сельвинского: «Книга – это разговор художника с человечеством наедине». Не состоялось столько интересных разговоров, уничтоженных вместе с «бракованными» романами, повестями и поэмами.

 

«…Бульдог Бутс был важен и горд:

Принципиально не лаял,

Без надобности не спускался во двор

И только из-за стола ел…»

 

 Юрий Лысенко:

— О собаках мы с Сельвинским тоже можем поговорить, хорошо понимая друг друга. Бульдога у меня, правда, не было, я знаю о других породах.

Первая собака появилась в моей жизни в 1992 году. Вильям, доберман-пинчер. Взяли его полуторамесячным щенком, вырастили в красавца-пса, прожившего в нашем доме десять лет. Умный был, понятливый, никогда не лаял по пустякам. В 90-е, как вы помните, время было смутное, разгул хулиганства и разбойных нападений, а Вильям стал надёжным охранником. С ним я ничего и никого не опасался даже в самое тёмное время суток. Помню, в Старом городе однажды привязались ко мне подозрительные ребята, очень хотели, чтобы я покатал их на машине. А в машине сидел Вильям – он тоже любил кататься со мной по вечерам. Сидел сзади, очень тихо, за моей спиной не видно его и не слышно. В общем, я говорю: «Ну, садитесь». Сунулись они в машину — нос к носу с Вильямом. Он,  молча, смотрит на них, они таращатся на него. Короче, они моментально передумали! Да что там хулиганы: ко мне однажды даже гаишник побоялся подойти, когда увидел морду Вильяма, торчавшую из окна машины. Хотя пёс был очень умный, без  серьёзной причины никогда не бросался, молчаливый был, сдержанный. На собачьей площадке он даже кидался разнимать дерущихся собак, был кем-то вроде третейского судьи. И дома тоже пытался гасить наши семейные конфликты, начинал лаять, когда кто-то из нас повышал голос на другого. Причём становился на сторону слабого, мы неоднократно это проверяли. Допустим, я ради эксперимента начинаю шуметь на Надю – и Вильям тут же начинает мне доказывать, что я не прав!

Хотя ведь хозяином своим Вильям как-то сразу выбрал меня. Было время, когда он пытался взять верх над Алёшей, самым младшим в семье, но я твёрдо объяснил сыну, что место собаки в доме – последнее. Она – стайное животное, должна знать вожака и своё положение по иерархии.

Позже в нашем доме появился Норд, немецкая овчарка. Очень красивый был, крупный, мощный. Погиб нелепо. На нём, как мы предполагаем, кто-то злой решил испытать действие газового баллончика. Мы нашли его однажды утром у забора полумёртвым, парализованным. Надолго он в таком состоянии не задержался…

А теперь поселилась у нас Лада, ротвейлер. И ещё прибилась к дому маленькая собачка-звоночек, помесь двух каких-то небольших пород с длинной шерстью. Как я говорю – утеплённая. Назвали её Маргошей, исполняет службу дверного звонка! Когда кто-то приходит, вначале начинает «звонить» Маргоша, а потом своим басом подключается Лада!

Благодаря Вильяму, Норду и Ладе я стал хорошо понимать собак. Главное, я перестал их бояться. Думаю, это особенно полезный опыт для детей, которые, привыкая к собакам в доме, избавляются от страха перед ними. Страх ведь отнимает много лишних сил. У ребёнка вырабатываются навыки правильного поведения с собаками, что тоже очень важно. В конце концов, это, по сути, возвращение к опыту наших предков, которых собаки сопровождали тысячелетиями на охоте и в дальнем пути. Отказаться от общения с собаками – значит, отказаться от родовой памяти, от древних традиций, среди которых нет пустых и бесполезных.

Добавлю, что в детстве моё общение с животным миром началось с волнистых попугайчиков! Они были симпатичным кусочком живой природы в квартире, очень милые, шумные, любопытные. Вызывали во мне чувство умиления, желание заботиться. Мы всегда держали пару, так  они у нас даже птенцов выводили. Конечно, хотелось послушать, как попугайчик разговаривает, но обучению легче всего поддаются одинокие самцы, а мы не хотели заставлять птицу тосковать ради своего развлечения. Если есть подруга, попугай щебечет с ней на своём птичьем языке, зачем ему автоматически повторять человеческие слова?

А ещё у нас в доме были декоративные рыбки. Купить их попросил я — когда увидел целый ряд аквариумов с этой красотой на рынке. Моему отцу рыбки тоже понравились, он возился с ними вместе со мной. Они не могли не понравиться, такие яркие, разноцветные. Мне особенно нравилось семейство лабиринтовых: лялиусы, гурами. Конечно, меченосцы, гуппи. Я просто обожал за ними наблюдать — как они плавают, играют, занимаются всякими своими важными делами. По-своему очень интересны рыбки со сложным названием пельматахромис крибензис: они выращивают потомство парой, держатся вместе, в случае опасности дружно опускаются на дно всей семейкой и пережидают! Мне доставляло большое удовольствие оборудовать аквариум декоративными элементами, устраивать рыбок покомфортнее. Воду, кстати, не нужно менять слишком часто, там образуется своя микрофлора, необходимая обитателям для жизни.

По гороскопу я – Рыбы, домашний аквариум, наверно, отвечал особенностям моей натуры. К тому же, в детстве и юности я был молчалив, замкнут. Рыбы – тоже. Нам было легко общаться, мы понимали друг друга по оттенкам молчания. Всегда было интересно, о чём рыбы думают… О чём они вообще могут думать. С такими-то серьёзными мордочками, темы для размышлений должны быть глобальными! Так и казалось, что они устраивают мысленные диспуты о добре и зле, о Боге, о бессмертии души.

Кстати, нашёл у Сельвинского очень интересные строки, близкие мне как физику. Из стихотворения «Давайте помечтаем о бессмертье»:

 

«Увы, так называемая «слава» —

Эрзац бессмертья, только и всего.

Её величье утешает слабо.

Моё ж бессмертье – это естество.

Мы с вами – очертанья электронов,

Которые взлетают каждый миг;

А новые, все струны наши тронув,

Воссоздают мгновенно нас самих.

Мы как река… Мы бросимся друг к другу,

Но нас уж нет, хоть мы глядим в глаза.

Всё как бы обновилось – и нельзя

Вторично жать одну и ту же руку.

Так, значит, я, и ты, и все другие –

Лишь электронный принцип, дорогие!

 

… Поверьте в эту сказочку. Не бойтесь.

(Рой электронов всё ж не кутерьма).

А поначалу в корне всех гипотез

Лежит весёлая игра ума!..

 

…Не верую ни в бога, ни в науку:

Они меня не воскресят.

Я верю в то, что по витому кругу

Любого электроны возродят…

 

Предсмертные страданья из лихих…

Но сколько раз мы испытали их

В теченье жизни! Сколько умирали,

Не умерев. Так, значит, не пора ли

Возвыситься над смертью? Ведь она

На сотни возрождений нам дана.

Воскреснем мы не у господня трона,

А под ваяньем Бога Электрона.

Упрямый скульптор, он наверняка

Одних и тех же лепит все века».

 

Юрий Лысенко:

— Сразу вспомнил, что наша университетская стенгазета называлась «Электрон». Эх, не догадались назвать «Бог Электрон», с девизом редакции: «Всё – под ваяньем Бога Электрона»!..

Как становятся физиками? Я открыл для себя эту науку благодаря Валентину Михайловичу Шейману, гениальному учителю физики ОШ №35, которого, к сожалению, давно с нами нет. Пожил бы ещё, скольких бы молодых людей вдохновил.

Моё настоящее знакомство с физикой началось в девятом классе школы. В детстве я завидовал сверстникам, которые имели ярко выраженные таланты и точно знали, чем хотят заниматься в будущем. Сам я долго не мог определить свои предметные наклонности. Знал только, кем я точно НЕ стану: переводчиком. С иностранными языками у меня в школе была беда, совсем не получалось. А с другими науками дела шли более или менее ровно, ни слишком хорошо, ни слишком плохо.

По складу натуры, у меня с детства было так: когда я начинал глубже заниматься предметом, он передо мной раскрывался. В университете я открывал для себя многие предметы перед сессией, когда начинал изучать их внимательно, сосредоточенно, не отвлекаясь. Вот тогда я нередко начинал получать от занятий удовольствие. Главное было – заинтересоваться, втянуться, дать себе время присмотреться к предмету, притереться к нему. А когда обороты набраны, я мог начать работать быстро, активно, увлечённо.

Так получилось у меня с физикой. Шейман пробудил во мне интерес, под его влиянием я начал сближаться с физикой, вникать в предмет, стал участвовать в олимпиадах. Стал замечать, что полюбил физику, учебники читаю с интересом, без напряжения, быстро схватываю. Навсегда ушло ощущение, которое называется «из-под палки».

Позже я открыл, что в физике зашифрованы многие явления, происходящие в социуме. Более того: едва ли не каждый раздел этой науки напрямую связан с человеческими отношениями. Вот, например, явление наклонной плоскости. Разбираясь в нём, человек может научиться разумному применению силы при относительно небольших   затратах энергии. Образно выражаясь, снимая нагар со свечи, человек не будет прикладывать столько же усилий, сколько нужно, чтобы открыть дубовые ворота.  Пытаясь взять «на рывок», можно надломиться и физически, и психически. Чем сложнее задача, тем дальше нужно от неё отойти и продуманно выбрать угол наклонной плоскости. Как лучше идти в гору: напрямик или по серпантину? Если ты не альпинист и не экстремал-любитель, то, конечно, по серпантину: и безопаснее, и меньше сил уйдёт. А серпантин ведь ни что иное как уложенная спиралью наклонная плоскость.

Физика – не сухая наука. В ней есть своя поэзия. Есть даже учебник под названием «Физика языком сердца», написала учительница из Прибалтики Ирена Стульпинене. Она сделала попытку преподнести физику, как калейдоскоп самых разных явлений, в которых человек непосредственно живёт, начиная с закона всемирного тяготения.

Когда начинаешь вникать, погружаешься с головой, и неохота выныривать. Пока учился в университете, думал даже пойти в аспирантуру. Жаль, не сложилось. Помешала служба в армии, нельзя было сбрасывать со счетов и моё семейное положение. С учёбой в аспирантуре ведь как: или делать это вовремя, или не делать вообще. Если момент упущен, вернуться в него практически невозможно. В этом отношении очень верен афоризм: «Всему своё время». А наукой я интересовался от души, очень хотелось сделать какое-нибудь открытие, внести свою лепту в развитие физики.

Сейчас всё моё время занимает производственная деятельность моего предприятия, частично связанная с научно-техническими изысканиями. Ещё в советское время я увлекался изобретательством, получил около двух десятков авторских свидетельств. Выступал на конференциях, публиковал статьи в научных журналах «Сварочное производство», «Автоматическая сварка». Имею более десяти патентов Украины на полезные модели.

Думаю, в физике будущего будет всё больше проявляться суть вещей и явлений. Предстоит многое открыть заново, после многолетнего переосмысления. Довольно долгое время физика боролась за так называемую чистоту эксперимента: абсолютное исключение влияния человека на конечный результат. Человек должен был быть отброшен, как субъект деятельности, именно при таких условиях могли быть зафиксированы закономерности. Если в недавнем прошлом это было правильно, то сейчас – уже нет. В физике будущего непременно будет учитываться присутствие исследователя, его влияние. Это, на самом деле, важнейший аспект, начиная с вопроса о различии воздействий индивидуальных биополей. Поэтому физика будущего – это физика с безусловным участием субъекта деятельности. «Чистота» эксперимента не должна превращаться в «выхолащивание». Возможно, начинающие учёные найдут в этом своё счастье.

 

«Хорошо, когда для счастья есть причина:

Будь то выигрыш ли, повышенье чина,

Отомщение, хранящееся в тайне,

Гениальные стихи или свиданье,

В историческом ли подвиге участье,

Под метелями взращённые оливы…

                                       Но

                                             Нет

                                                     Ничего

                                                                Счастливей

                                      Беспричинного счастья».

 

Юрий Лысенко:

— С годами у меня изменилось представление о счастье. Если в детстве я бывал счастлив по причине, начиная с новой игрушки и заканчивая хорошей книгой, то в зрелом возрасте пришёл к мысли, что счастье – это внутреннее, естественное, беспричинное состояние человека. В фундаменте этого чувства – спокойствие,  безмятежное восприятие явлений окружающего мира. Ты просто принимаешь мир таким, каков он есть. Любое «неприятное» событие – всего лишь урок, изменяющий твою траекторию. Сознавая это, ты взращиваешь в себе спокойствие, уравновешиваешь психическое состояние. А из этого как раз и образуется гармоничное взаимодействие с миром, которое называется беспричинным счастьем! И нет ничего счастливей, как пишет мой друг Илья Сельвинский, разделяющий мои ощущения!

 

«Торжествует снежная возня,

Календарь подходит к январю,

Но придёт, придёт моя весна –

Как вулкан, я золото варю».

 

Юрий Лысенко:

— Сельвинский – это абсолютная откровенность, обнажённость чувств, готовность к прямому, честному разговору… Он не страшится открывать навстречу читателю свой внутренний мир, давать переживаниям словесный облик. Чаще всего оказывается, что переживания у нас – общие.

Я обращаюсь к его Слову постоянно. Всегда. В сложные, тяжёлые жизненные моменты я иду к нему за советом и знаю, что он не промолчит, откликнется.

 

«Милый! Если тебе неможется

И почему-то счастье не снится –

Возьми мою душу с терпкой кожицей,

Раскрой на любой странице.

 

Ты услышишь голос, которому неможется,

Словно видишь своё отраженье с моста:

Он всеми твоими богами божится

И горько над ними, как ты смеётся».

 

Конечно, я читаю и другую поэзию, часто знакомлюсь с новыми авторами, но – возвращаюсь в компанию Сельвинского. Мне легко принимать его таким, каков он есть, с его резкостью, нетерпимостью, дерзостью.

Уверен, что книги Сельвинского не могут попасть в случайные руки. Если вам вдруг бросится в глаза томик его стихов на букинистических «развалах», смело берите: ваши сердечные ноты вошли в резонанс. Сельвинский – это любое настроение, любая эмоция, вся палитра чувств и ощущений. Если ты влюблён – он тоже переживает именно это. У тебя крутой жизненный поворот – он испытал его не раз и знает, что тебе посоветовать. Если ты на психологическом изломе – Сельвинский поддержит тебя и здесь, и скажет тебе самые необходимые слова.

Может быть, его поэзия больше предназначается мужчинам. В стихах звучит мужская речь, нередко шероховатая, грубая, используются мужские разговорные обороты, мужские наблюдения и выводы. О женщине сам автор думал, наверное, как о слушательнице. Но, всё-таки, именно женщинам я рекомендовал бы познакомиться с Сельвинским ближе: становится понятной сама суть мужской психологии, выраженная в простых и точных формах.

Сельвинский не стремится понравиться женщине – он стремится вызвать её на разговор, заинтересовать, увлечь многослойным диалогом. Конечно, ему нужны ваши чувства, нужен всплеск эмоций, реакций… Только не равнодушие и не сухое уважение к его хрестоматийной личности. Сельвинский – не портрет на обложке поэтического сборника. О золотой славе он никогда не мечтал и творческими амбициями не мучился. Спустя десятилетия, он – всё такой же живой человек, со страстями и порывами, с горестями и радостями, с горячим сердцем. Таким же, как у вас.

 

«Бессмертья нет. А слава только дым.

И надыми хоть на сто поколений,

Но где-нибудь ты сменишься другим

И всё равно исчезнешь, бедный гений.

 

Истории ты был необходим

Всего, быть может, несколько мгновений…

Но не отчаивайся, бедный гений,

Печальный однодум и нелюдим.

 

По-прежнему ты к вечному стремись!

Пускай тебя не покидает мысль

О том, что отзвук из грядущих далей

Тебе нужней и лавров и медалей.

 

Бессмертья нет. Но жизнь полным-полна.

Когда бессмертью отдана она».

 Интервью подготовила Яна Андриенко.

2014 г.