«… Ищите это сами всюду, где можно, — в старых граммофонных пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях. Ищите это в окружающей вас природе, в самом себе. Книги — только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое» («451 градус по Фаренгейту», Р. Брэдбери)

Что же искать в старых пластинках, в старых фильмах, в старых друзьях? Что искать в окружающей природе и в самом себе? Горшок золота?..

Вряд ли.

Искать надо Правду. Это её хранят книги, волшебные вместилища, сшивающие лоскутки вселенной в единое целое. Если довериться им, они позволят пройти по радуге и допустят в истинную сокровищницу.

Вот, например, одна старая книга, написанная Вячеславом Шишковым, рассказывает о Леонтии Бакланове по прозванию Таёжный волк. Люди Урала уважали в нём человека справедливого, верного искателя правды. Бакланов был опытным охотником, но никогда не губил зверя понапрасну, ради слепого азарта или дополнительной наживы, всегда помогал раненым, больным животным, если такие встречались где-нибудь на глухих тропах. «Таёжную правду надо помнить, она превыше всех небес», — часто говорил Таёжный волк. — «Раз добро мы с тобой оказали, значит и нам добро будет… Ты что, не веришь в это самое? Напрасно, мил человек, напрасно!.. Человеку ли, зверю ли, ничтожной твари ли какой — всё единственно — сделаешь добро, тебе так же будет. А зло — и тебе злом обернётся. Запомни, милый друг. На этом вся видимая жизнь стоит. Если б принял человек в своё сердце эту заповедь хорошую да по поступкам поступал, тогда рай на землю снизошёл бы. В это я крепко верю… Ты верь, милый человек, верь в добро, тогда и благо тебе будет. Верь!..»

А с самим Таёжным волком вышло в жизни так. Когда-то в ранней молодости охотился он в Кавказских горах, и на узкой тропочке над пропастью попался ему джайран, бегущий от других охотников. Разминуться было никак нельзя — тропинка слишком узкая. Неподалёку слышался лай собачьей своры, поэтому возможности повернуть назад для джайрана тоже не было. Хотел Бакланов его застрелить или столкнуть в пропасть, но взглянул джайрану в глаза и ясно прочитал в них: «Дядя, уступи дорожку, не убивай, спаси меня!..» И повернула Бакланова какая-то сила назад, на широкое гладкое место, а джайран тем временем стрелой убежал мимо охотника в лес.

Порадовался Бакланов: доброе дело сделал, спас животное. Вскоре после этого лёг отдохнуть в холодке под деревом. Сквозь сон услышал, как что-то звякнуло на каменной тропе, потом ещё раз и ещё… «Не иначе мышь какую-нибудь серебрушку обронила, она же всё к себе в норку тянет…» Проснулся, стал ползать по тропе, искать. Точно: старинная серебряная монета, а чуть подальше разбросаны ещё три. «Значит, клад поблизости», — подумал Бакланов. Сходил за товарищами, стали они обследовать территорию и натолкнулись на глубокую пещеру, в которой стояли два каменных саркофага. В одном лежал великан с громадным мечом, а в другом — женщина в парче и золоте, вся в браслетах, в крупных кольцах с дорогими каменьями, в золотом обруче на голове. И чёрная коса до самых пят, блестящая, густая. В общем, княгиня по виду, или ещё даже повыше званием.

Драгоценности княгини Бакланов с товарищами, посоветовавшись, не взяли, а вместо этого заявили о находке учёным людям из краевого центра. В награду за это дали им триста рублей… И в ту же ночь, как поговорил Бакланов с археологами, княгиня явилась ему во сне… Будто сидит она возле него на камне — во всех своих невиданных нарядах и драгоценностях — и держит на ладони ту самую мышь, что звякнула монеткой над ухом у Бакланова. Встала мышь на задние лапки, свистнула — и явился джайран, которого Бакланов пропустил мимо себя над пропастью. А княгиня вдруг сделалась вся голубая: и улыбка голубая, и глаза голубые, и голос голубой. И всё вокруг неё заголубело: и мышь, и джайран, и вся земля, и всё небо. И сам Бакланов стал такого же удивительного цвета. И будто бы мчится всё, кружится, перетекает одно в другое, сливается в одном цветовом тоне. И через эту голубую вьюгу слышит Бакланов тихие, кроткие слова княгини: «Смерть, джайран, мышь, я, золото, жизнь. Купи коня, бери жену, идите на Урал, в жизнь. За благо — благо». И враз исчезло всё голубое. Ничего нет. Чисто. И как-то легко и свободно дышится…

Крепко запомнил Леонтий Бакланов свет из-за потайной двери, приоткрывшейся ему во сне. Понял он, что хотела сказать ему княгиня. Плохо было бы Бакланову, если бы они с товарищами решили ограбить найденное ими захоронение в пещере. Не принесло бы им добра княжье погребальное золото, захоти они его иметь. Опять же, не разбогател бы Бакланов, если бы погубил несчастного джайрана на узкой тропе над пропастью: пришлось бы ему отвечать перед кавказским князем за то, что по своему произволу лишил его законной охотничьей добычи, а у горячих горцев разговор бывает короткий…

Смерть, жизнь, мышь, джайран, княгиня, охотник Леонтий Бакланов, золото, земля, небо — словом, всё, — не едино ли в видимостях разных?..

«Так полагаю тёмным розмыслом своим — едино. Ну, почему же мы все заголубели, заструились, как пар, как дым? Так полагаю коротким розмыслом своим — вся видимость из единого месива сляпана. И месиво то — воздушная пустыня. И всё, весь мир голубой — воздушная голубая пустыня. Дух. И выходит — нечем и незачем гордиться человеку. Человеку, цветку, букашке, камню — по-моему, одна цена. Бесценная, великая цена…», — говорил друзьям Бакланов. Своими поступками в молодые годы он подтвердил жизненную установку «быть», и житейская мудрость его облеклась в простые и трогательные слова: «Люби всё, люби всех. За правду умри».

Он вообще недоверчиво относился к практическому человечьему разуму. «В башке у человека тёмный, мясной умишко. Над башкой — ум. Над умом — умище. Умишком жить — носом по земле елозить, хвостом звериным к правде. Умом жить — на корачки встать, мордой человечьей к правде. Умищем жить — на ноги подняться, за сегодняшний краешек сегодняшнюю правду взять. Как это, почему? А очень просто. Людская правда — круг на оси крутится, как колесо. Идёт колесо — хватай! А через сто лет другую правду схватишь; а та правда, старая, уж кривдой будет. А колесо крутится, вертится тихо-тихо, и через тыщу лет старая кривда опять в правду обернётся. И поймают людишки старую правду-кривду, и снова правдой назовут её, и за новую кривду-правду большую кровь прольют. Понял? Всё на свете крутится, всё на свете повторяется: из жизни смерть, из смерти жизнь. А настоящая-то, не межеумочная, не сегодняшняя правда не на колесе скользящем, а на оси незыблемой…» Только не всякий до той оси дотянется. Ту ось солнце стережёт: у человека, привыкшего к тьме, глаза от яркого света лопнуть могут…

Так вот чтобы не ослепнуть от сияния Истины, чтобы по-настоящему прозреть для встречи с Ней, нужно всю свою жизнь смотреть на окружающий мир открыто и прямо, глаза от добрых людей не прятать, «таёжную правду помнить», которая «превыше всех небес». Тогда и поймёшь, что «иметь» — это совсем не то же самое, что «быть», а «иметь сверх всякой меры» — и вовсе дорога в чёрную пропасть.

Леонтий Бакланов познал это вполне, и нам, потомкам, заповедал. Случаев ему подворачивалось немало. Однажды зимой нашёл он в тайге замерзающего человека. Как выяснилось, бросил его злой товарищ. Бакланов беднягу выходил, а варнака-лиходея вскоре подстерёг на таёжной тропе. Хотел застрелить, чтоб «правду таёжную соблюсти». Чего только не обещал тот Бакланову, чтобы отпустил с миром. Таёжный волк посулами не соблазнился, стрелять тоже не стал: рук марать не захотелось, да и не так-то просто человека убить. Дал уйти своей дорогой. Тайга всё равно по-своему рассудит: если вправду виноват, до дому не доберётся. Что ж, так и вышло. Бродягу задрал медведь-шатун, а местные охотники их с полвека зимой в тайге не встречали.

А если бы поддался Бакланов уговорам и принял бы выкуп за жизнь бродяги-варнака?.. Пошли бы вместе за обещанным добром, вместе встретили бы злого медведя, а там неизвестно ещё, как бы вышло.

Установка «быть» или установка «иметь»?.. Что греха таить, снова и снова переживал Бакланов мучительные споры с самим собой, снова и снова бес-искуситель называл его дураком: «Давай-давай, помогай людишкам, твой Бог тебя похвалит!.. Ха-ха-ха!.. Бог любит дураков!..» Но не был бы Бакланов Таёжным волком, если бы снова и снова не соблюдал великую таёжную правду. Волк, дитя природы, жадного интереса к золоту не имеет. Ему важнее самого себя и лес в чистоте содержать.

В другой раз Бакланов вышел на пушной промысел по глубокому зимнему снегу. И снова повстречал людей, гибнущих от мороза. В одном из них признал он купца Абдула Мехметова, который несправедливым торгом довёл до могилы брата Бакланова, обижал его дочь, сильно притеснял и самого Леонтия, вогнал в большие долги, хоть Леонтий и был лучшим охотником-промысловиком на всю округу. Так вот купец, вместе с его проводником, уже почти окоченели от холода. Оставалось только забрать у них сумки с деньгами и продуктами и идти себе мимо: сами вскоре околеют. Легко и просто, и никто ничего не докажет… Установка «быть» или установка «иметь»?..

«Люби всё, люби всех. За правду умри», — в который раз сказал себе Бакланов. И сумел привести умирающих в чувство. А потом ещё, впрягшись в нарты, довёз их до города, отогрел в трактире, позвал врача. У купца — слёзы градом:

— Тебе ли, Бакланов, было спасать меня? Ведь я враг твой!

— Враг…

— Дочерь твою я изобидел!

— Дочерь изобидел.

— Брата твоего в могилу свёл!

— Верно, в могилу свёл.

— И ты всё-таки спас меня? Ты?! Ведь помри я — долг бы твой насмарку. И всеми моими деньгами завладел бы ты. Ведь десять тысяч денег при мне.

— Совесть мою в миллионы не складёшь.

— Верю, Бакланов, большущей совести твоей. Теперича, Бакланов, ты мой самый главный друг. Больше отца, матери!..

После этого пошёл Бакланов обходить свои охотничьи ловушки. И что же? Тридцать два года жил он охотничьим промыслом, а такого фарта сроду ему не было: пока возился он с купцом, попалось в ловушки девять соболей, двенадцать лис, без счёту горностаев и хорьков. Да ещё взял он за десять дней полторы тысячи белок-чернобурок: они стадами шли по верхушкам деревьев прямо над головой Бакланова!.. Короче говоря, с такой-то пушной добычи он не только сумел отдать купцу Абдулу весь накопившийся долг, но и нажил сверх того небольшой капитал — старшему сыну на свадьбу.

«Сделаешь добро, тебе так же будет. А зло — и тебе злом обернётся. Запомни, милый друг!»

А купца Абдула Мехметова вскоре зарезали разбойники: нож в горло, лошадей угнали, сани с покойником спустили на Енисее-реке под лёд. Как взыграл Енисей весной, всплыл Абдул Мехметович с санями вместе, и хоть холодным мёртвым оком, а довелось ему ещё раз на белый свет взглянуть, на котором он столько денег загрёб и без меры людской крови выпил.

А ведь давалась ему последняя возможность жизнь свою вспять повернуть — когда на него, полузамёрзшего, в лесу наткнулся Леонтий Бакланов, Таёжный волк…

Что ж, кому — быть, кому — только иметь.

У Вячеслава Шишкова есть и другие повествования о страшной, уродующей силе стяжательства: «Отец Макарий», «Алчность», «Чуйские были», «Золотая беда». Все они — о людях, которых в старой Сибири «вознесло золото на верх жизни». Одновременно создавался и знаменитый роман «Угрюм-река» — о гении стяжательства Прохоре Громове. Приступы скупости купца Раскатилова, смертельный ужас его приказчика Григория, потерявшего хозяйские деньги, самоубийство мужика Никиты, «прозевавшего» удачный момент присвоения чужого золота, «вещие» сны об удачах и неудачах в деле лихой наживы, — вся душевная жизнь людей в атмосфере стяжательства имеет, как у Прохора Громова, ложные координаты. «Они не совпадали и не могли совпасть с планом реальной действительности. Они, как основа болезни, пересекали вкривь и вкось бредовые сферы душевнобольного», — писал Шишков в «Угрюм-реке» о состоянии Прохора в день самоубийства.

«Хорошо, когда золото есть. Лучше, когда нету… Брось!.. Не проси, не надо…», — искренне толковал родной отец-богач, старый якут Василий, своему сыну Николке в рассказе «Золотая беда». Сильно разбогатев, Василий уже не мог жить иначе, однако ясно чувствовал, что его внутренний мир безвозвратно изменился — и не желал той же судьбы своему единственному сыну. Но не открылся Николке небесно-голубой свет, просиявший в своё время для Леонтия Бакланова, Таёжного волка. Не спасся Николка от предначертанной судьбы: Василий умер от сердечного приступа, оставил сыну богатое наследство — большой пятистенный дом под железом, торговую лавку, оленьи стада, меха, драгоценные перстни, часы с музыкой, целый мешок золотых червонцев. «Счастливый я! — думал Николка. — Видно, когда я родился, медведь в берлоге рявкнул!..» Всё есть у Николки, жить бы ему да жить, но что-то уставать стал, и в сердце что-то завелось: червяк не червяк, шайтан его знает что — пакость какая-то, скверность. Скучать Николка начал, тосковать, даже священнику пожаловался. Тот советует милостыню бедным раздавать, на церковь жертвовать. Николка слушался, много золота жертвовал, а только не помогало ничего. Женился на молодой красавице, купил её у нищих родителей за большие деньги, а красавица-жена вскоре от тоски повесилась. Как ни остерегался хозяин воров, а всё-таки несколько раз грабили и дом, и лавку, и амбары с припасами. От чахотки умерла сестра, из-за самоубийства жены таскали Николку по судам, требовали взятки. Скучно стареющему Николке, одиноко, бесприютно. «Хорошо, когда золото есть. Лучше — когда нету», — говорил когда-то мудрый отец. Смотрит Николка в ясное ночное небо: густо-густо на небе золотых звёзд-червонцев. Это праведный якутский бог Тойон для людей старается, золотую беду с земли наверх тащит и приколачивает гвоздями к небесам. Давно работает: вон какую протянул дорогу поперёк всего неба, а пустого места всё ещё много. Но великий праведный Тойон трудится каждую ночь. Когда перетаскает всё золото, не останется на земле греха, не будет беды ни человеку, ни зверю, ни дереву… Вот только злой шайтан мешает: взлетит ввысь чёрной птицей, долбанёт носом в золотую звезду, покатится по небу червонец, и раз! — богачу в карман… «Плохо!.. Не надо бы Тойону дремать, ой, не надо бы!..» — досадливо шепчет себе под нос несчастный богач Николка. — «Держись, держись, добрый бог!.. Помогать тебе буду!.. Золотую беду искоренять буду, изводить буду!.. Хорошо это я придумал, ой, как хорошо!..»

И помчался Николка домой, выволок мешок с отцовскими золотыми червонцами и утопил его в проруби на Енисее. Большой пятистенный дом под железной крышей заколотил, перешёл жить в старый чум. Узнал про это священник, отец Степан, при всех ругал Николку: «Зачем золото в реке утопил, дурья башка?!.. Мог ведь людям раздать, если самому не надо!..»

— Зачем глупые речи говоришь? Как это — людям раздать?!.. Золото — беда, страшная беда. Зачем же людям беду раздавать?!.. Ой, глупая твоя голова, совсем глупая! — отвечал, спокойно улыбаясь, умиротворённый Николка.

«… Перелистывая страницы многообразной истории человечества, мы всё-таки приходим к тому же непоколебимому утверждению, что богатство не отмечено в истории как лучшее средство достижений», — писал Николай Константинович Рерих в своём очерке «Богатая бедность» (Гималаи, 1932 г.). Банкиры Вавилона были несметно богаты, но история не сохранила их имена, поскольку такие имена не годятся для рассказа о человеческих достижениях, если не приобщаются к делу просвещения.

Для вдумчивого наблюдателя летопись деятельности человечества остаётся замечательной по своей внутренней справедливости. Время само производит знаменательные перестановки по законам бытия. Вопреки укоренившимся ложным мнениям, эти законы выдвигают все благие поступательные движения и отодвигают в бездну всё призрачное, случайное, сиюминутное. Даже через целые века история не забывает отдать справедливую дань сердечному человеческому устремлению к Общему Благу. Ведь история человечества в конце концов остаётся человечной — в полном смысле этого слова. Своекорыстие, себялюбие, злобность и жестокость остаются на постыдных местах, и никакое золото, никакие порфиры не могут прикрыть и оправдать невежество и наклонность к разрушению. В то же время каждое истинное творчество, каждое истинное созидательное устремление оказываются незабытыми. История с трогательной внимательностью, часто неизвестно откуда просочившейся, не забывает отметить всё бескорыстное. Отмечается буквально всё, любым своеобразным путём устремившееся во благо человечеству.

Та же история доносит до нас множество самых неожиданных сведений, являющих, при их мудром сопоставлении, необыкновенную мозаику, из которой каждый может черпать массу поучительного.

В своём очерке «Богатая бедность» Рерих предлагает нам вспомнить о самом условном знаке человеческой жизни — о монетах. История Китая даёт в этом вопросе незабываемые примеры. Во время движения экспедиции Рерихов по дальним областям Китая им пришлось встретиться с необыкновенно странным положением денежных знаков. Экспедиция была, прежде всего, предупреждена опытными людьми: не принимать серебряных слитков, даже снабжённых государственными печатями, поскольку очень часто внутри серебряной плитки имеется искусно вкраплённая медь. Немало смущений доставили экспедиции и современные серебряные монеты, которые принимались и оценивались совершенно своеобразно в разных местах. Так, например, в одном городе любили голову генерала Ли Хун-чана с шестью буквами, а в другом желали иметь семь букв. Одни хотели иметь монеты с женским изображением, а другие вообще не желали китайских знаков, требуя рупии.

Наконец, членам экспедиции предложили, как разменную монету, какие-то невиданные деревянные палочки с нарезками, утверждая, что эти знаки самые лучшие, потому что выпущены местным игорным домом. Таким образом, поверх всех голов Ли Хун-чана, обыватели вдруг поверили палочкам игорного дома, находя в них неоспоримую ценность. Не характерно ли, что при всём разнообразии китайских монетных знаков именно «валюта» игорного дома осталась непобедимой в своей оригинальности?..

Идя по истории Китая вглубь, можно встретить всевозможные затейливые формы монетных знаков, но после палочек игорного дома, пожалуй, наиболее знаменательной формой будут монеты-ножи династии Чжу (715-431 гг. до нашей эры). Среди множества странных монетных форм, соответствовавших разнообразным видам торговли, форма ножа членам экспедиции Рерихов нигде больше не встречалась. Пожалуй, в наше время всевозможных упадков, подавленности и бюджетных провалов внутренний смысл монеты-ножа был бы наиболее выразительным. Например, говоришь кредитору: «Подождите, соберу побольше ножей, тогда и отдам долги». Или так: «Предлагаю вернуть всю сумму ножами».

Знаменательно, что изысканная фантазия древних посчитала возможным соединить понятие денежного знака именно с ножом. Ведь никто не применял как денежный знак какое-либо священное изображение как таковое. Правда, на монетах бывали образы божеств, но они употреблялись как символы, как святые хранители города или страны. Кто знает, может быть, кому-нибудь из наших современных банкиров именно облик монеты-ножа был бы особенно близок…

Так история человечества доносит до нас предостерегающие сочетания символов. Нож — предмет жёсткий, колючий и жестокий. Так же и денежный знак, при всей своей условности, никогда не будет являть собой светлое божественное благословение. Невозможно представить себе, чтобы княгиня, пришедшая во сне к Таёжному волку Леонтию Бакланову, явилась бы в том же лазурном сиянии к Прохору Громову — герою романа «Угрюм-река», разбойнику и внуку деда-разбойника, оставившего потомкам наследство, политое кровью людей, ограбленных и убитых на большой дороге. «Мы покорили золото, что хотим с ним, то и делаем!» — ослеплённо ликовала компания Прохора. А золото хищно ухмылялось в ответ: «Это я покорило человека. Весь мир да поклонится моему величию и да послужит мне!..»

Как пишет Николай Константинович Рерих, история не забыла рассказать нам, что философ Конфуций, известный своим миролюбием и справедливостью, вынужден был держать наготове запряжённую колесницу и большую часть жизни провести в переездах — настолько он был преследуем озлобленными современниками. Однако имена невежд-преследователей отброшены историей в бездну. «А Конфуций не только остался в памяти народов, не только прожил через тысячелетия, но имя его ещё более укрепляется и в теперешнем современном сознании».

Во всех проявлениях жизни мы постоянно видим эту кристаллизацию ценностей, произведённую уже космическим сознанием. Одни знаки и символы почему-то стираются, а другие невредимо проходят через все бури и потрясения. Древние китайцы неспроста соединили символ монетного знака с символом ножа, и этот символ время донесло до нас неприкосновенно в качестве мудрого наставления.

Так же неприкосновенно и ярко донесло до нас время и великий образ Святого Сергия Радонежского, который, презрев условности несовершенного земного быта, устремился к истинным ценностям. И великий поэт Гораций не только не устыдился, но с полным достоинством помянул о значении бедности для его вдохновенных исканий. И замечательный художник Ван Гог, посылая домовладельцу своё отрезанное ухо, как бы напоминал об ухе, умеющем услышать. Если бы только люди поняли, где истинные ценности, им действительно нужные, где живёт та щедрая бедность, которая богаче всяких богатств!..

Конечно, никто в здравом уме не скажет, что торговля совсем не нужна. Наоборот, должен быть приветствован всякий обмен в культурных пределах. Как упоминает Рерих, во Всемирной Лиге Культуры всегда особо отмечалось участие промышленных предприятий, двигавшихся по культурным путям. «Но следует всюду заметить, что капиталу и торговле не может принадлежать то краеугольное место, которое часто утверждается за ними в наши смятенные дни. Лишь в истинном сотрудничестве с культурными ценностями всякий труд, всякая производительность умножит Сад Прекрасный», — пишет Николай Константинович Рерих. — «Вагнер в своём „Кольце нибелунгов“ даёт многие космические моменты. Останется незабытым и знаменательный разговор Вотана с Миме, когда Вотан предлагает Миме задать ему три вопроса. Вотан ответил на все заоблачные и подземные хитроумности Миме, но, блуждая далеко, Миме забыл спросить о самом ему нужном. Вотан говорит Миме: вот ты блуждал далеко, подымался к облакам и спускался под землю, но о том, что тебе так нужно, ты не спросил, и теперь будешь ты мой. Разве в блужданиях своих и в шатаниях человечество не забывает спросить и подумать о том, что для него действительно неотложно?..»

Книга «Мир Огненный» из цикла «Агни Йога» говорит:

«Итак, тёмные силы довели планету до такого состояния, когда никакое решение земное не может вернуть условное благосостояние. Никто не может считать, что земные меры вчерашнего дня пригодны на завтра. Так нужно человечеству снова понять смысл своего кратковременного пребывания в земном состоянии. Только основным определением своего существования в плотном виде и пониманием Тонкого и Огненного Мира можно укрепить бытие своё. Не нужно думать, что призрак торговли может, хотя бы временно, дать прочное пребывание. Жизнь превратилась в торговлю, но кто же из Учителей Жизни был торгашом? Знаете великие символы об изгнании торгашей из Храма, но разве сама Земля не Храм? Разве Маха Меру не есть подножие Вершины Духа? Так можно указать жителям Земли на суждённые вершины».

«Не забудем, что каждое мгновение должно принадлежать Новому Миру. Мир Мысленный составляет живую связь между Тонким и Огненным, он входит как ближайший двигатель Мира Огненного. Мысль не существует без Огня, и Огонь превращается в творящую мысль. Явление мысли уже понятно, также осознаем и Великий Огонь — Оум!»

Та же книга напоминает:

«Народ утверждает, что перед войною или бедствием бывают лесные и всякие пожары. Безразлично, всегда ли они бывают, но знаменательно, что народное поверие судит об огненном напряжении перед мировыми потрясениями. Народная мудрость отводит Огню замечательное место. Бог посещает народ в Огне. Та же огненная стихия избиралась как высший Суд. Уничтожение зла производится Огнём. Явление несчастья сопровождается сожжением. Так во всём течении народной мысли можно видеть пути огненные. У народа зажигаются лампады, и народ несёт светильники, уявленные на служении. Торжественна Огненная стихия в народном понимании!»

«Искреннее самоусовершенствование не есть самость, но имеет мировое значение. Мысль об улучшении не будет касаться лишь самого себя. Такая мысль несёт в себе пламень, нужный для многих зажиганий сердец. Как Огонь, внесённый в помещение, наполненное горючим веществом, воспламеняет непременно, так огненная мысль вонзается в пространство и неминуемо привлекает к себе ищущие сердца».

Подобную философию находим и в трудах Григория Сковороды. Его философия сердца — это поиск основы нравственного сознания. Важнейшими элементами этики выдающегося философа являются взаимосвязанные человеческие качества: самопознание и добродетель. В самопознании он требует: «Не суди по лицу ничего, никого, ни себя». То есть — о человеке и о себе необходимо делать выводы не по внешним признакам, а по внутренней сути, по сердцу, по мыслям, намерениям, делам и результатам деятельности.

«Добры плоды», по словам Сковороды, результат «благих дел». Корень «благим делам» находится в самой природе человека, и «природа благая есть всему начало и без нея ничто не бысть». Природу человека философ видел в человеческом сердце и в мыслях. «Благая природа» — результат «благого сердца», «благое сердце» — результат «благих мыслей», «благие мысли» — «семя благих дел; всё же протчее человеческое: чин, богатство, науки, и все ветроносныи их блонды с кудрями вменяю во хвост, без коего голова и живёт, и чтится, и веселится, но не хвост без головы». Движущую силу деятельности людей Сковорода искал в мыслях человека. Эта сила и есть «тайная в телесной нашей машине пружина, глава и начало всего движения ея».

«Истина», «Правда», «Добродетель» — основа нравственного поведения человека, его духовных порывов, разумного человеческого общежития. «Хочешь быти царём? На что же тебе елей, венец, скипетр, гвардия? Сие есть тень и маска. Достань же себе превыше сердце царское!.. Дух правды, он то и есть сердце царево… И что сильнее ея? Кто, яко правда? Сей есть истинный царь и господь… Сей дух да царствует в тебе!.. На вот тебе истинного царя без маски!»

«Таёжную правду надо помнить, она превыше всех небес», — говорил Леонтий Бакланов, простой охотник-промысловик, не имевший образования, зато имевший чистое, открытое, слышащее, ищущее сердце. — «Люби всё, люби всех. За правду умри».

Своим собственным «коротким розмыслом» дошёл Леонтий Бакланов, что обладатель золотых чертогов, златотканой одежды, сундуков с золотыми червонцами — это ложный человек. Однажды товарищ Бакланова, которого он взял с собой в тайгу на охоту, наткнулся на золотоносный ручей и принялся жадно подбирать на мелководье крупинки самородного золота; Таёжный волк прикрикнул на ошалевшего товарища: «Брось, оставь!.. Золото пусть другие собирают, а мы с тобой на охоту за зверем вышли, и лишнего у тайги не возьмём!..» В словах Таёжного волка прозвучал ясный призыв: «Берегись золотой беды!.. Правда — в тебе самом, а не в золотых россыпях, посланных тебе для испытания!..»

Странствующий философ Григорий Сковорода, обращаясь к народу, говорил: «Сыне, храни сердце своё!.. Сыне! Не взирай на то, что телишко твоё есть убогая хижинка и что плоть твоя есть плётка и тканка простонародная, портище подлое, слабое и нечистое… В хижинке той под убогою тою одеждою найдёшь царя твоего, отца твоего, дом твой, ковчег его, гавань и спасение твоё. Не будь царём, но имей сердце царское, ибо правда — это «царь без маски».

«Мир», по философии сердца Сковороды, есть «совокупность страстей» с манящим золотым блеском, а отказ от соблазнов мира и от потакания мирским страстям есть «умное делание». Делание — это непрестанная, осознанная человеческая деятельность по очищению сердца. По словам святого Исаака Сирина, «сама жизнь ума является делом сердца, чистота сердца возвращает уму целостность созерцания». Следовательно, деятельная жизнь — делание — состоит в сознательном практическом очищении сердца.

Необходим мир на Земле и необходим мир в человеках, в человеческих сердцах и сознании. Чистота сердца не есть понятие отвлечённо этическое, но практически жизненное. Чистота сердца есть возможность достижения явлений высшего порядка, легчайший вход в область невидимо сущего — «Мира Огненного». Чистая мысль отзывается в сердце и порождает великую пульсацию: пульсирует атом, пульсирует клетка, пульсируют органы, пульсирует планета, пульсирует Солнце, пульсирует Космос, ибо Сердце — во всём. Сердце — корень вселенской духовной жизни, средоточие всеначальной энергии человека и проводник в тонкие миры, магнит, притягивающий всё благое. Путь Правды есть путь преодоления низшей природы в себе и восхождения к высочайшей вершине Познания.

От установки «иметь» — к установке «быть».

Созерцающему сердцу — быть!

Сердечному человеку, познавшему радость зажигания других сердец, — быть!

Великому всеобщему творчеству сердца — быть!

Маргарита Серебрянская,

председатель Общественного Союза «Совесть»

Источники:

«Вячеслав Шишков. Рассказы», М., 1982 г.

«Твердыня Пламенная», Н.К. Рерих, Р., 1991 г.

«Философия сердца в концепции гуманной педагогики», А. Лебеденко, М., 2005 г.