«Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться» (А.С. Пушкин — «Песнь о полку Игореве»)

За три дня до дуэли к Пушкину пришёл, вместе с поэтом Л.Я. Якубовичем, фольклорист и этнограф И.П. Сахаров.

«Перед смертью Пушкина, — вспоминал он, — приходим мы, я и Якубович, к Пушкину. Пушкин сидел на стуле; на полу лежала медвежья шкура; на ней сидела жена Пушкина, положа свою голову на колени к мужу. Это было в воскресенье; а через три дня уже Пушкин стрелялся. Здесь Пушкин горячо спорил с Якубовичем, и спорил дельно. Здесь я слышал его предсмертные замыслы о Слове Игорева полка — и только при разборе библиотеки Пушкина видел на лоскутках начатые заметки».

С.П. Шевырёв, у которого Пушкин бывал и с которым беседовал о своих занятиях «Словом о полку Игореве», писал, что Пушкин помнил «Слово» от начала до конца наизусть и готовил ему объяснение. Оно было любимым предметом его последних разговоров.

«Слово о полку Игореве» — героическая песнь о неудачном походе Новгород-Северского князя Игоря против половцев весной 1185 года — была найдена в 1795 году среди старинных рукописей Спасо-ярославского монастыря.

Она приобретена была известным любителем и собирателем русских древностей А.И. Мусиным-Пушкиным, но при пожаре Москвы в 1812 году сгорела. Мусин-Пушкин успел, к счастью, выпустить в 1800 году тщательно подготовленное им издание «Слова».

Знатоков древней письменности поразила высокая поэтичность найденной рукописи, и сразу же между учёными возник спор о её подлинности.

В первой половине прошлого столетия вышло несколько переводов «Слова», в том числе В.А. Жуковского и А.Н. Майкова, и Пушкин живо заинтересовался ими. Он первый открыл его теснейшую связь с русской народной поэзией и готовился издать «Слово» в собственном переводе.

Писатель И.А. Гончаров вспоминал, что при посещении Пушкиным Московского университета между ним и профессором Каченовским завязался горячий спор о подлинности «Слова».

Студенты, среди которых был и Гончаров, стеной окружили поэта и профессора.

«Я не припомню подробностей их состязания, — писал Гончаров, — помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щёки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением…»

Со слов очевидца этого спора, поэт А.Н. Майков писал в предисловии к своему переводу «Слова о полку Игореве», что Пушкин угадывал чутьём то, что уже после него подтвердила новая школа филологии неопровержимыми данными; но этого оружия она ещё не имела в то время, и поэт не мог разорвать хитросплетений паутины Каченовского, «злого паука», как Пушкин назвал Каченовского в своём стихотворении «Собрание насекомых».

После посещения университета Пушкин писал жене:

«На днях был я приглашён Уваровым в университет. Там встретился с Каченовским (с которым, надобно тебе сказать, бранились мы, как торговки на Вшивом рынке). А тут разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли слёзы умиления».

… В библиотеке Пушкина имелись почти все существовавшие в то время переводы «Слова», богатейшая литература о «Слове», летописи и сборники народных песен. И все они носят на себе следы внимательной и кропотливой работы поэта над этим замечательным самородным памятником древней русской словесности.

В экземпляр «Слова», изданного в Праге Вяцлавом Ганкой, вплетены белые листы — очевидно, для заметок.

На рукописи перевода Жуковского имеется до восьмидесяти замечаний Пушкина.

На экземпляре «Песни ополчению Игоря Святославича, князя Новгород-Северского» с эпиграфом: «Кто ты, певец Игоря?» имеется до тридцати замечаний Пушкина.

Экземпляр этот прислал ему автор перевода А.Ф. Вельтман с надписью и письмом:

«Александр Сергеевич, пети было тебе, Велесову внуку, соловию сего времени, песнь Игореви, того, Ольга, внуку, а не мне… Желал бы знать мнение Пушкина о „Песни ополчению Игоря“, говорят все добрые люди, что он не просто поэт, а поэт — умница и знает, что смысл сам по себе, а бессмыслица сама по себе; и потому я бы словам его поверил больше, чем своему самолюбию».

О характере работы Пушкина над «Словом» даёт возможность судить и письмо Александра Тургенева к жившему тогда в Париже его брату, Николаю Тургеневу, написанное в декабре 1836 года.

Письмо это было вызвано просьбой французского лингвиста Эйхгофа прислать ему экземпляр «Слова о полку Игореве» — он собирался прочесть в Сорбонне цикл лекций по русской литературе.

А.И. Тургенев писал брату:

«Полночь. Я зашёл к Пушкину справиться о „Песне о полку Игореве“, коей он приготовляет критическое издание. Он посылает тебе прилагаемое у сего издание оной на древнем русском (в оригинале) латинскими буквами и переводы богемский и польский… У него случилось два экземпляра этой книжки. Он хочет сделать критическое издание сей песни… и показать ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей… Он прочёл несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных: всё основано на знании наречий славянских и языка русского».

Пушкин с увлечением занимался исследованием и толкованием «Слова о полку Игореве» и в последние месяцы часто беседовал о нём с друзьями.

«Некоторые писатели, — читаем мы в его замечаниях по поводу „Слова“, — усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока… Других доказательств нет, как слова самого песнотворца… Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Державин? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о полку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни тёмный поход неизвестного князя! Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других славянских наречиях, где ещё сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских…»

Мысль о правильном истолковании и переводе «Слова о полку Игореве» владела Пушкиным на протяжении всех последних лет жизни и особенно в его последний год. К сожалению, он успел дать толкование примерно лишь одной восьмой части текста «Слова».

И когда Пушкин, писал известный учёный и исследователь творчества поэта М.А. Цявловский, на смертном одре жалел не о жизни, а о трудах, им начатых и не оконченных, он думал, конечно, и о своей оборванной работе над величайшим памятником русской поэзии — «Словом о полку Игореве».

(«Набережная Мойки, 12. Последняя квартира А.С. Пушкина», А. Гессен, М., 1960 г.)