… Надо ли говорить, что для художественного произведения это ответственное дело — предстать перед молодыми людьми в своём неизменном художественном и нравственном облачении, в кругу тех забот, какими жил человек ещё до рождения читателя. Это немалое испытание и для автора: а ну как мысли и боли его потускнели, отболели и отошли на второй или третий план, а герои представляют лишь этнографический интерес? Но и сами герои должны испытывать волнение перед новой встречей: станут ли их слушать, сумеют ли понять их рассуждения о земле, о доме, о душе? Молодому человеку свойственно прежде физическое, чувственное познание мира, духовное приходит (если приходит) позже, всему, как говорится, свой срок.

Однако оговорка эта — «если приходит» — не случайна. Дух не обязательно живёт в каждом человеке. Бывает и так, что жить ему в человеке негде, место для него не приготовлено, почва не удобрена. Удобрять её следует с самых малых лет, тут не может быть «рано», может быть лишь «поздно». Бездуховный человек способен и жизнь пройти, не ведая о своей беде, но насколько же беднее, убоже, рыскательней, а не искательней, будет его существование. Бездушный человек, тот и вовсе опасен для окружающих. Наша память, наши органы чувств, даже клетки нашего тела в зависимости от того, кому, какому созданию они принадлежат, чей образ составляют, способны давать и великую радость осмысленного, зрячего, творческого бытия, и великую скудость суетного, не собранного в одно целое, проживания.

Плохо, когда не подготовлен своему ремеслу строитель, когда не обучен для поля воин… Но ещё хуже, когда не состоялся человек. Всё вроде при себе, руки-ноги на месте, вид самый что ни на есть бравый, силы хоть отбавляй, умён и находчив, с огнём желаний и подвигов в груди — и всё это тратится впустую, расходуется на что попало, а часто и во вред себе, потому что ни зерна и ни слова не положил человек в тот ларец, где назначается подлинная цена всему сущему на земле и где случайное, дурное не смеет претендовать на роль истины и красоты. Первое богатство и состояние человека — в этом ларце, который им самим и строится, и наполняется. Только владея им и одушевляемся мы, он затепляет нас и озаряет, даёт свет видеть дальше глаз. Присмотритесь внимательно вокруг — и вы отличите «озарённых» от тусклоликих и близоруких, ничем, кроме физических желаний, не помеченных. А отличив, увидев, и вы тем самым начнёте строительство некоего храма, или ларца, как угодно его назовите, который поможет вам в век распродажи быть созидателем.

Мои героини, старуха Анна из «Последнего срока» и старуха Дарья из «Прощания с Матёрой», могут показаться кой-кому из современников несчастными созданиями, весь век просидевшими на месте рождения в глухом углу и не вкусившими плодов цивилизации. Отсюда, мол, их допотопные рассуждения о вещах, о которых не принято говорить, — к примеру, о совести, о вере, об ответственности, отсюда их наивное благодарствование жизни. Но у вас есть время, проверьте: к чему обращается человек в переломные и критические моменты, к чему он взывает? К ним, к этим понятиям, как бы ни падали они в обществе в цене, как бы над ними ни насмехались. Нравственный человек насмехаться не станет.

Писателю, коль скоро наделил он своих героев зримыми чертами и вручил им слово и поступок, полагается проверять, а если потребуется, и поправлять их движения. Но и сегодня, спустя сроки после написания всех трёх повестей, не вижу я в словах и действиях героев фальши и отмершести. С тем и отпускаю их к новому читателю, напоминая ему и себе, что, сколько бы ни было на свете добрых людей, их всегда не хватает. И сколько бы ни являлось благоразумия, его недостаёт, чтобы удержать жизнь в равновесии и не дать ей склониться на опасные пути пиршества и транжирства, которые выбрала в наш век цивилизация.

Валентин Распутин

(предисловие к книге «Валентин Распутин. Повести», М., 1991 г.)