Когда Антон Павлович ещё во времена студенчества жил в Москве на Садовой, в доме Карнеева, у него не было отбоя от гостей. Редкий день проходил без того, чтобы у него не перебывало несколько человек — зачастую людей праздных и ни на что ему не нужных. Были даже такие господа и госпожи, которые приходили и приезжали только потому, что им дома делать было нечего и они не знали, как убить время. И являлись они как раз в то время, когда покойный писатель думал и писал, т.е. в самое дорогое для него время. И каждый или каждая считали долгом войти к нему в кабинет, сесть сбоку письменного стола и задать какой-нибудь нелепый вопрос вроде:

— Какого вы мнения, Антон Павлович, о физическом труде?

Антон Павлович отвечал вежливо и ласково, но, выйдя в другую комнату, чуть не с отчаянием произносил:

— Они отнимают у меня пятаки!

А в то время вопрос о пятачковой построчной плате был для него вопросом поистине шкурным: он оплачивал квартиру, содержал всю семью и, кроме того, должен был ещё прирабатывать на то, чтобы иметь приличный стол, так как за обедом, за ужином и за чаем всегда был кто-нибудь посторонний, да и не один, а иногда и по два, и по три человека. Надо сказать правду, надоели Антону Павловичу и мы, братья; но мы, как родные, в счёт не шли и надоедливыми беседами пятаков у него не отнимали.

Хозяйством управляла мать наша, Евгения Яковлевна, и отчасти сестра — Мария Павловна. В доме царили радушие и хлебосольство, и никто из гостей не знал, как тяжело достаются Антону Павловичу его пятаки и как вообще нелегко живётся ему на свете.

Понятно после этого, почему Антон Павлович, ещё будучи студентом, мечтал о деревенской тиши где-нибудь в глухом уголку, подальше от праздных гостей и от московской сутолоки. У него не раз из глубины души вырывалась фраза:

— Как бы мне хотелось сделаться на короткое время начальником какого-нибудь полустанка в степи!..

Когда он окончил курс в университете, судьба, по-видимому, вняла его желанию и помогла ему сделаться владельцем небольшой помещичьей усадьбы Мелихово при небогатом селе того же имени.

— Наконец-то я уйду от гостей, — говорил он, совершая покупку, и радовался.

Но он, как увидим дальше, радовался преждевременно.

Паломники, совершавшие набеги на Мелихово, помнят путь туда прекрасно. Нужно было сесть на Московско-Курском вокзале в курский поезд и сделать восемьдесят вёрст до ст. Лопасня, где за буфетом заседала дебелая и весьма солидная по возрасту француженка; но она представляла собою в этой глуши что-то такое цивилизованное и какой-то такой сколочек Европы, что почти все паломники-мужчины, ехавшие к Антону Павловичу, считали своей обязанностью выпить у неё по рюмочке финьшампани, причём она тоном отставной французской актрисы как-то особенно грациозно произносила:

— Коньяку, сударь? Сейчас, сударь! Вот лимон. Спасибо, сударь!..

Я во время своих поездок к брату в Мелихово почти всегда делал честь её финьшампани для того только, чтобы поболтать по-французски и полюбоваться её манерами. По тем же побуждениям и паломники пили у неё коньяк. Антон Павлович трунил надо мною, называл меня археологом и, как местный абориген, уверял меня, что сердце дебелой француженки занято и что для меня в нём места уже не найдётся даже и в том случае, если бы я выпил и съел весь её буфет. Точно так же и в той же юмористической форме предостерегал он и других своих гостей, относившихся более или менее благосклонно к французскому напитку. Злые языки, впрочем, говорили, будто бы и сам Антон Павлович был однажды изловлен кем-то с рюмкою в руке у буфета в Лопасне.

Десятивёрстая дорога от станции в Мелихово была просёлочная, ужасная, а во время ненастья — прямо-таки убийственная. Полуглинистая, получернозёмная грязь толстым и тяжёлым слоем облепляла колёса; а в одном месте после хороших дождей приходилось ехать добрые полверсты прямо по воде, буквально доходившей лошадям по брюхо. Словом, дорога настоящая, российская. Пока, бывало, доедешь в такую распутицу от Мелихова до Лопасни — разломит всю спину. Случалось, что в такую погоду каких-нибудь десять вёрст приходилось плестись два с половиною, а то и три часа. А Антону Павловичу приходилось ездить довольно часто. Но его это неудобство не очень стесняло: он жил надеждою, уповая на то, что со временем будет проложено шоссе.

— Нужно только постоянно твердить в земстве о шоссе — и через три года здесь будет непременно шоссе, — говорил он неоднократно и верил в то, что говорил. — Тогда и собакам легче будет ходить, — добавлял он, улыбаясь.

Дело в том, что вся провизия и напитки добывались из Москвы и из Лопасни, и посылать за ними на станцию приходилось чуть ли не каждый день. У брата во дворе жили три чёрные дворовые собаки (кажется, доставшиеся новому владельцу вместе с имением), и между ними среднего роста пёс — «Белолобый». Последнего брат обессмертил в своём коротеньком рассказе «Белолобый». Все эти три собаки считали почему-то своей непременнейшей обязанностью, невзирая ни на погоду, ни на состояние дороги, следовать за экипажем на станцию и обратно. Что побуждало их делать по двадцати вёрст в оба конца — так и осталось неразгаданным для брата. Но возвращались они иной раз до такой степени густо покрытые грязью, мокрые, иззябшие и утомлённые, что оставалось только руками разводить и дивиться собачьему самоотвержению и самопожертвованию без малейшей надобности.

Переселившись в Мелихово, брат ожил и весь окунулся в природу и в сельскую жизнь. У него был лес, были поля, был огород и был запущенный сад, были лошади, земледельческие орудия и коровы. Было над чем развернуться и поработать после душного города. Он стал пахать, сеять, сажать и выращивать. В первое время ему стали помогать ревностно по хозяйству брат, Михаил Павлович, и особенно сестра Мария Павловна. Михаил Павлович взял на себя полевое хозяйство и разъезжал по полям в высоких сапогах верхом не хуже любого управляющего, а Марья Павловна занялась огородом и с первого же года поставила его в блестящее состояние. У неё, помимо обычных рыночных овощей, вызревали дыни, арбузы, томаты, нежная столовая кукуруза, артишоки и спаржа. А.П. в своих письмах ко мне (да, вероятно, и другим) подписывался помещиком, умышленно коверкая это слово в «помесчик». Тогдашние письма его дышали довольством и жизнерадостностью. Он усиленно звал меня к себе, и когда я в первый раз приехал к нему из Петербурга, то нашёл такую идиллию, что и сам тут же воспылал и заразился желанием приобрести клочок земли.

Мой приезд был встречен чисто по-деревенски: первым делом при въезде во двор бричку окружили с громким лаем три чёрных, лохматых дворовых пса; затем из стоявшего в стороне флигелька — людской вышла девчонка-прислуга, поглядела на меня, приложив ладонь ко лбу, и равнодушно ушла; потом из того же флигелька вышел работник Роман и крикнул на собак:

— Пошли вон, подлые!

И уж после всего на крыльце дома показалась мать наша, Евгения Яковлевна, и остановилась на пороге.

— А, это ты, Саша, — обрадовалась она мне. — А уж я испугалась: думала, что кто-нибудь из гостей. Бедному Антоше и тут от них покоя нет.

По заведённому с детства обычаю я поцеловал ей руку и затем поцеловался с нею.

— Как от тебя, Саша, вином пахнет, — с лёгкой укоризной произнесла мать.

— Это я в Лопасне у француженки рюмочку финьшампани выпил. Мне ещё в Москве говорили, что без этого нельзя попасть в Мелихово, — ответил я.

— И охота же тебе!.. И что это за француженка такая? Хоть бы раз на неё взглянуть… Иди, Антоша в кабинете.

— Сестра где?

— Где-нибудь в огороде копается. Она там целые дни проводит. И не оторвёшь её… Тебе чаю или кофе? У вас, в Петербурге, всё больше кофе пьют.

— Чего-нибудь, мама. Всё равно.

— Скоро обедать будем. Антоша завёл здесь деревенские порядки: встаём рано, чай пьём в восемь и обедаем в двенадцать. Иди в нему.

Антона Павловича я застал в его кабинете за письменным столом у большого, тройной ширины окна, из которого была видна расчищенная дорожка, по бокам усаженная кукурузой и другими декоративными растениями. Вид был довольно весёленький. Одна из стен кабинета от потолка до пола была уставлена книгами на чёрных полках. Брат обрадовался мне и тотчас повёл показывать свои владения…

Из воспоминаний Ал. П. Чехова

(«Вокруг Чехова», сост. Е.М. Сахарова, М., изд-во «Правда», 1990 г.)