Марсель Пруст — человек, наделённый способностью глубокого, оригинального философского мышления, — известен всему миру как автор импрессионистического цикла романов «В поисках утраченного времени». Здесь нашёл воплощение экспериментальный принцип писателя: «всё — в сознании, а не в объекте». Пруст создал новый тип лирического эпоса, которому предстояло оказать влияние на прозу века, в том числе на творчество таких мастеров, как Стефан Цвейг, Франсуа Мориак, Натали Саррот, основать школу нового романа в литературе и особое искусство кинематографа, построенного на ассоциативности воспоминаний («Амаркорд» Федерико Феллини, «Зеркало» Андрея Тарковского).

Не говоря о прямых аналогиях и заимствованиях, отметим продуктивность высказанных Прустом идей для развития нового типа психологического анализа в литературе ХХ века, расширившего параметры художественного изображения человеческой личности. Считая всякое знание субъективным, Пруст пытался познать законы человеческой психики, интеллекта, не выходя за пределы «Я», а, напротив, исключительно изнутри личности. Исходной эстетической позицией его роман несколько схож с «Улиссом» Джеймса Джойса, что дало основания некоторым исследователям рассматривать цикл «В поисках утраченного времени» среди произведений модернистских. Однако, несмотря на сходство, произведения эти — различных типов экспериментальной прозы. Роман Марселя Пруста сохраняет более прочные связи с классической традицией.

Роман сугубо индивидуален и несёт отпечаток неповторимой личности писателя, его судьбы. Индивидуальны сама история и условия создания романа.

Он был написан в десятилетие — с 1912 по 1922 год. Последний том вышел спустя четыре года после смерти автора. Позднее, уже в 1950-е годы, были опубликованы и другие произведения Пруста — ранее неизвестные статьи, неоконченная повесть «Жан Сантейль», переписка с матерью 1887-1905 годов. При жизни Марсель Пруст не пользовался и толикой той популярности, которую принесли годы, последовавшие после его смерти, когда мировая критика в полной мере осознала значение эксперимента Пруста, подтверждённого последующим развитием искусства.

... Марсель Пруст родился в семье выдающегося врача-гигиениста, профессора медицины Адриена Пруста, окончил юридический факультет Сорбонны. Интерес к интуитивизму Анри Бергсона, теории познания и символизму определил тематику первых его заметок о Ницше и Суинберне в светском журнале «Банкет». Позднее он будет писать для «Фигаро» (его заметки печатались в разделе о великосветских салонах Парижа). Часть из этих публикаций войдёт в первый сборник «портретов и этюдов» под названием «Утехи и дни»; предисловие к нему написал Анатоль Франс. Уже в первых публикациях определилась изысканная манера одарённого писателя, его интерес к микромиру и психологической детали. Определился и объект его внимания — жизнь высшего света, которую сам Пруст знал великолепно. Акцент делается на стиле этой жизни — на мечтаниях, а не на активном действии. Заметим, что название первого сборника Пруста полемично по отношению к «Трудам и дням» Гесиода и важно для понимания складывающихся эстетических принципов молодого писателя.

Многое Пруст взял у английского писателя и теоретика искусства Джона Рескина, две книги которого («Амьенская библия», «Сезам и лилии») он переводил на французский. Под их влиянием Пруст совершил паломничество к Амьенскому и Руанскому соборам, к архитектурным ансамблям Венеции. У Рескина он постигал тайнопись микроскопических описаний, учился тщательности рисунка, подражая полотнам Гольбейна и японских художников. Свою живописную манеру Пруст сосредоточил на сфере человеческих чувств и взаимоотношений. Нашлось место в его эстетике и для философии немецкого романтизма, трудов по психологии популярного в то время Ипполита Тэна и музыки Вагнера. Высоко ценил он Бодлера и Флобера, Толстого и Бальзака. Восхищаясь Бальзаком, Пруст в своём романном цикле полемизирует с великим соотечественником, реализуя в полной мере свое кредо — уход от объекта в сознание, к мечтаниям. Вместе с тем Пруст постоянно, на многочисленных страницах микроанализа чувств в своём романе, стремясь уйти от бальзаковского типа прозы и его реализма, возвращается к Бальзаку. Возвращается к реальности, знакомой с детства и юности, к той действительности, которая питала мир его чувств и которая единственно и может материализовать прошедшее или утраченное время.

Уникальный роман-эксперимент Марселя Пруста создавался в лабораторных условиях полной изоляции писателя, чья жизнь с определённого момента становится легендой. Чтобы реализовать принцип «художник слушает лишь голос своего инстинкта», Пруст заточил себя в комнате со стенами, обитыми пробкой, наглухо отгороженной от мира, солнечного света, цветущих растений. Приступая к написанию романа в 1905 году, Пруст сделал запись в дневнике: «Я более не выхожу...»

... Он выезжал только по ночам за впечатлениями, без которых в его лаборатории было трудно выстроить Руанский собор или вырастить цветущий боярышник. Его ночной фиакр, по словам Моруа, напоминал выезд Фантомаса. Неординарному образу жизни Пруста способствовали некоторые факты его биографии, в частности смерть отца в 1903 году, а спустя два года — смерть горячо любимой и духовно близкой ему матери. Она искренне верила в талант сына и всячески стимулировала его литературную деятельность. Это дало основания предполагать, что роман Пруста в некотором смысле был реализацией обязательств перед матерью и формой бегства от великосветского безделья. Фрейдистская методология позволяет рассматривать книгу Пруста как величайшую литературную сублимацию. Одиночество писателя усугубила и тяжёлая форма астмы, которая преследовала его с девяти лет; болезнь значительно способствовала развитию утончённого восприятия мира.

Для Пруста создание художественных произведений — отчаянная попытка остаться самим собой, забальзамировать в воспоминаниях самые дорогие ощущения детства, сферу чувств... Наконец, свою родовую, фамильную память.

Роман «В поисках утраченного времени» разросся в многотомный цикл. Первый том — роман «По направлению к Свану» — был опубликован в 1913 году за личный счёт автора, после того, как его отвергло несколько издательств. Андре Жид отозвался о книге иронично, как о произведении «светского дилетанта». Второй роман — «Под сенью девушек в цвету» — опубликован уже после войны, в 1919 году. Он принёс Прусту Гонкуровскую премию и орден Почётного легиона. Последующие романы — «Сторона Германтов», «Содом и Гоморра», «Пленница», «Беглянка», «Обретённое время» — выходили, соответственно, в 1920, 1922, 1923, 1925 и 1927 годах. Замысел значительно изменился по сравнению с первоначальным. Правя корректуру, Пруст нередко вдвое увеличивал объём. В итоге — несколько тысяч страниц. Семь книг, пятнадцать частей.

Первый перевод романа Пруста на русский язык появился в собрании сочинений, выходившем в Ленинграде с 1934 по 1938 год. Новое издание в значительно более точном переводе Николая Любимова было предпринято в издательстве «Художественная литература» (1973-1993 гг.). Оно открыло Пруста как прекрасного стилиста, безукоризненно владеющего языковой палитрой, сделало очевидным, что сама по себе словесная ткань романа «В поисках утраченного времени» — одно из важнейших его художественных открытий. Пруст — выдающийся мастер живописания словом, искусно передающий нюансы эмоций, светотень чувственных проявлений, в чём он продолжил верленовские «пейзажи души» и может представлять импрессионизм в прозе.

«В поисках утраченного времени» не укладывается в границы традиционного понимания романа как жанра. Это — автобиография, однако поэтическая, беллетризованная, без хронологии событий, которые обычно выстраивают жизнь одного человека во времени и пространстве общественного бытия. Главный принцип повествования в романе — воспоминания, подвластные лишь ассоциативности. По точному определению Андре Моруа, это «воскрешение прошлого посредством бессознательного воспоминания». Пространство романа — не только Франция, Париж, старинный Комбре, где в загородном доме бабушки писатель в детстве проводил летние месяцы, не только морские курорты, куда возили Марселя, хотя всё это зримо и осязаемо воссоздано на страницах. Истинное пространство романа — душа, мир внутренней жизни главного героя и рассказчика Марселя, схожего с автором романа многими фактами биографии.

В романе подробно передан мир переживаний Марселя, становление и утверждение творческой натуры, психология врастания молодого человека из аристократической среды в аристократию искусства.

Роман населён шедеврами, в нём упомянуты десятки имён, причастных к музыке, живописи, поэзии. Искусством здесь становится и сама жизнь персонажей, развитие их интимных чувств.

Тема искусства — центральная в романе. Среди персонажей — художник Эльстир, композитор Вентейль, писатель Бергот. Их прообразами, по мнению французских критиков, являются Ренуар, Дебюсси, Бергсон, близкие Марселю Прусту по духу и типу творчества. Книгу можно назвать и «романом воспитания в творчестве». Есть в романе черты семейной хроники, однако судьбы представителей семейств Сванов, Германтов, Вердюренов, Блоков не прослеживаются в сюжетных линиях и взаимоотношениях персонажей; они разбросаны в моментальных впечатлениях и переживаниях на многочисленных страницах всех романов.

Луначарский, под чьим патронажем выходило первое издание Пруста на русском языке, в предисловии к роману определил его как «субъективную эпопею». В этом парадоксальном словосочетании содержится характеристика его жанровой специфики. С одной стороны, это произведение эпического размаха, в поле зрения которого жизнь нескольких семейств парижской аристократии на протяжении четверти века. С другой — ни одно из исторических событий, пришедшихся на эти двадцать пять лет, даже такое неординарное, как Первая мировая война, которая, как известно, тягостно отозвалась на душевном состоянии самого Пруста, потерявшего на фронте друзей, не находит в этом многотомном романе сколько-нибудь последовательного осмысления и лишь упоминается. Место действия эпопеи Пруста — душа героя-писателя, а время — субъективное и сугубо личностное. По этой причине трудно с достаточной определённостью сказать, сколько лет герою в том или ином эпизоде, когда именно произошло то или иное событие, сохранённое в его памяти, — в детстве или юности. Обо всём этом можно лишь догадываться по таким ориентирам, например, как детский характер влюблённости в Жильберту или уже более зрелое, утомлённое, чувство по отношению к Альбертине. Субъективность повествования, размытых во времени воспоминаний прихотлива и неподвластна логике.

Изысканный психологизм — достоинство романа Пруста, воссоздавшего оттенки чувств и малейшие движения души, рассмотренной буквально под микроскопом. В отличие от психологизма Стерна и Флобера, для которых он был одним из приёмов описания мира, психологизм Пруста становится в определённом смысле главной конструкцией и сюжетом романа. Всё в нём — Человек, Искусство, Любовь — тщательно анализируется на уровне возникновения чувств и психологии переживаний. Толчком для них может быть случайная фраза, звуки сонаты, исполняемой у Вердюренов, внешнее сходство Одетты, избранницы Свана, с изображённой на фреске в Сикстинской капелле Сепфорой, дочерью Иофора, ария в исполнении знаменитой Берма и, наконец, просто вкус размоченного в липовом чае бисквита, навсегда связанный в генной памяти Марселя с детством и ритуальным поцелуем матери перед сном. Воспоминания трепещут в этом романе, как солнечные блики на воде или пламя свечи... Образы появляются и сразу же ускользают... Остаётся лишь послевкусие, едва уловимое в призме прошедшего и утраченного времени впечатление и ощущение от прошлого...

«В поисках утраченного времени» — это попытка с помощью слова реставрировать прошлое. «Пытаться воскресить его (прошлое) — напрасный труд, — пишет Пруст, — все усилия нашего сознания тщетны. Прошлое находится вне пределов его досягаемости в какой-нибудь вещи (в том ощущении, какое мы от него получаем), там, где мы меньше всего ожидали его обнаружить. Найдём ли мы эту вещь при жизни или так и не найдём, — это чистая случайность».

В романе много размышлений автора о предложенной им форме повествования, о том значении, которое играют мелочи и детали, запах и вкус: когда от далёкого прошлого уже ничего не остаётся, люди умирают, а вещи разрушаются, тогда они, подобно душам умерших, несут на себе огромное здание прошлого. Своё искусство Пруст сравнивает с японской игрой: в фарфоровую чашку с чаем опускают клочки бумаги, которые, расправляясь, «принимают определённые очертания, окрашиваются, обнаруживают каждый свою особенность, становятся цветами, зданиями, осязаемыми и опознаваемыми существами»: «Все цветы в вашем саду и в парке Свана, кувшинки Вивоны, почтенные жители города, их домики, церковь, весь Комбре и его окрестности, всё, что имеет форму и обладает плотностью, город и сады — выплыло из чашки чаю».

Из детских и юношеских впечатлений Марселя вырос гигантский замок романа, ставшего для писателя способом поиска прошлого, времени утраченного. А что же станет «временем обретённым»? Что противопоставляет автор «утраченному времени»?..

«Подлинная, высшая жизнь» для Пруста — это жизнь Искусства. Только в нём личность находит себя, а художник — поэтическую истину. В статье «О вкусе» Пруст размышлял: «Ведь не может же быть истинная красота до такой степени внешней — человеку присуще скорее предощущать и любить её как душу, просвечивающую в несчётных тенях, нежели схватить её материальный облик так непосредственно, так совершенно, что ему удаётся воссоздать поистине равноценные подобия». Искусство Флобера и Леконта де Лилля Пруст называет «недвижными зеркалами красоты», ставя перед собой задачу иную — уловить и воссоздать не внешний, зеркальный, облик красоты, а её внутреннюю, изменчивую и неуловимую суть. Однако поиски этой сути заставили Пруста вернуться к реальному миру, к своему прошлому, из которого он хотел бежать. Его одиночество — лишь способ творить, а подлинным источником впечатлений и красоты является жизнь. Она и присутствует на страницах эпопеи в формах то японской игры и ассоциативной памяти, то потока сознания или импрессионистического образа. В этом сила романа Пруста, на противоречивость позиции которого указывали многие исследователи. Провозгласив кредо о том, что художник должен слышать лишь голос своего инстинкта, что «всё — в сознании, а не в объекте», и реализовав его, Пруст в то же время дал неповторимый и зримый облик мира, который познал с детства.

В поле зрения автора оказалась досконально изученная им жизнь светского общества, представленная соседями Сванами и Германтами, таинственный замок которых был с детства для мальчика понятием географическим («сторона Германтов»), тем более что их род происходил от Женевьевы Брабантской. Описаны парижский особняк герцога, во флигеле которого жила семья Марселя, Сен-Жерменское предместье и парижские улицы, набережные курортов. Хрупкий и меланхолический Марсель, изумлявшая всех добротой бабушка, прообразом которой стала мать Пруста, эгоистичная герцогиня Германтская, порочный и болтливый Шарлюс, член Джокей-Клуба, друг принца Уэльского Сван, преданная служанка Франсуаза, писатель Бергот, врач-клиницист Котар — все эти персонажи показаны в интимной сфере чувств, вне политики и деловых отношений, так, как воспринимает их Марсель, для которого звук колокольчика в саду Комбре — более существенный ориентир, нежели, скажем, война или дело Дрейфуса.

Скрупулёзно исследована в романе любовь, иллюзорная, обманчивая, любовь-пытка, любовь-ревность, любовь-преследование. Такова любовь Марселя к Альбертине и любовь Свана, искавшего в Одетте, чей женский тип ему никогда не нравился, облик с картины Боттичелли. Таков и брак дочери Свана, Жельберты, с одним из Германтов, Сен-Лу. Описана в романе и любовь порочная. Тщательность проникновения в объект очевидна при пейзажных зарисовках, которых в романе множество: безупречностью, изяществом они могут поспорить с картинами импрессионистов. Описания башен и колоколен, цветущих клумб и гобеленов, званых вечеров и премьер, торжественных церемоний и завтраков завораживают, как плавное течение. При этом они одухотворены авторской индивидуальностью, его философией бытия, как, например, наблюдение из первой книги, где описывается парк, по которому бежала река Вивона: «Сколько раз я наблюдал за гребцом, сколько раз я давал себе слово, когда буду жить самостоятельно, брать с него пример: выпустив из рук вёсла и запрокинув голову, он лежал на спине в лодке, которую уносило течением, видел только небо, медленно проплывавшее над ним, и лицо его выражало предвкушение блаженства и покоя».

Мастерски выполнены в романе портретные зарисовки служанки Франсуазы, на чьём лице читалась бескорыстная любовь к человечеству, и контрастирующая с ней характеристика герцогини Германтской, в которой Марсель «ощущал приручённую, укрощённую любезностью, уважением к духовным ценностям энергию и обаяние жестокой девочки-аристократки из окрестностей Комбре, которая с детских лет ездит верхом, перебивает позвоночник кошкам, выкалывает глаза кроликам».

... Литература о Марселе Прусте необозрима. Почти все исследователи, с различной степенью эффективности, анализировали его стиль. Сложные, многоярусные фразы-периоды, пластичные подражания музыке и живописи, нередко занимающие по нескольку страниц, отвечают уникальной задаче писателя — создать роман, не имеющий себе аналогий.

Барбюс называл Пруста «коллекционером микроскопических впечатлений». Альбер Камю писал: «Истинное его величие в том, что он описал не утраченное, а обретённое время, собирающее воедино раздробленный мир и облекающее его новым смыслом на самой грани распада». Пруст предвосхитил эпоху исчезновения и трансформации чувств, относительность всего, что ранее отличалось искренностью и глубиной, показав свой вариант «утраты иллюзий». Уникальный роман созидает социальность с помощью микроанализа чувств, а не описания процессов общественных. В этом заключена его особенность как романа нового типа, как «субъективной эпопеи».

Источник:

http://20v-euro-lit.niv.ru/20v-euro-lit/articles-franciya/prust-biografiya-2.htm