«… Дражайшей от всего мира тишине сердечной не мал вред и от самолюбия. Оно затевает дела не по силе своей. А неудачный конец есть-то терновый венец. Тогда не безумну волю, но обвиняем фортуну.  Бес самолюбной воли даже до того бесится, дабы все дарования заграбить, и мучится, если не только садами, зверинцами, оранжереями, но и лошадьми, и псами, и птицами, и рыбами не превысил своих ревнителей. Таков был Дионисий, царь Сицилийский. Не довлел ему царский скипетр. Распалялся превысить Платона любомудрием, а Филоксена – стихословием. Отсюда родились горестные плоды: Филоксену – каторга, Платону – кабала, а царю – червь и моль. Таков не был Александр Македонский. Он чужим дарованиям не завидовал, довольствуясь венцом самодержца. Безумный же народ все качества в едино место слиять и похитить рвётся, дабы быть купно и градоначальником и военачальником, богословом и философом, мирским  и монахом, пиктором  и поваром, птицею и зверем; тёплым и студёным… А ведь и самим святцам не все даются дарования. Одному дано врачевать зубы, а другому – очи. И как можно в едино место совокупить огнь и воду? Сиречь: быть купно придворным царским и быть философом? Ибо философия требует увольнения от всех дел, а царедворец в делах или забавах потопляется. Царедворская пища помрачает любомудрое око. Искание чести и грунта отнимает дражайшее время, служащее любомудрию. Отсюда ясно видно, что всякая всячина, мир сей наполняющая, одному нужна, а другому не потребна. Что же оно такое? И кому нужно? Вспомни пословицу: «Всяк Еремей, про себя разумей».

Всяк должен узнать себя, сиречь свою природу, чего она ищет, куда ведёт, и ей последовать без всякого отнюдь насилия, но и с глубочайшим покорением. Конь ли ты? – Носи седока. Вол ли ты? – Носи ярем. Пёс ли борзый? – Лови зайцев. Дацкой ли? – Дави медведя. А если кто соблазняется и желчится за то, что не дал ему бог вместе быть и львом, и постельною собачкою, сей есть несмысленный галат. Не лучше же  его и тот, кто желает купно и философствовать, и на богатой жениться, и пировать с господами, быть кавалером и быть богатым…

Всяк жребием своим да будет доволен! Царь – владычеством, богослов – зрением воскресения, мудрец – обретением истины, благочестивый – житием добродетельным, богатый – богатством. Всяк имеет своё зло и добро, и каждому своё дано. А ныне все-на-все рвёмся для одних нас заграбить и, будто гроздие от терния, обирать пялимся, возненавидев чрез неблагодарность собственную жизнь нашу, как бедну и недостаточну. Не сияет ли сия истина и во всемирной экономии? Посмотри на бессловесные животины. Иная кормится  зерном, иная – кровью, иная – кореньем. По сему же образцу иная пища пастуху, иная – земледелу; иная – мореходцу и птицелову. Скудельник скудельнику в ремесле завидует, но в житейских статьях ревновать не подобает. Бог каждое состояние ограничил с достаточным довольствием по мере его. Срамно слышать, что самые благородные люди не только учёным, богатым, юристам, но и придворным комедиантам ревнуя и ублажая жизнь их, наводят сердцу своему сильную мятежность. Впрочем, разные пристрастности людские дают знать, что в сердце нашем два живут источника приснотекущие: из сего течёт беспокойство, а из второго – спокойство. Тайну сию предревние богословы приосенили гаданием вот сим:

Там у бога у порога две бочки стоят:

Одна с добром, другая со злом.

Тайна сия собывается во глубине сердца. Смотри же, не там ли оно есть? Фома в худшей жизни весел, а Козьма в лучшей омерзел. Не видишь ли, что в сем сердце горестные, а в том животные струи? Тот и тем, что было, веселится, а сей, имея в руках, смутится. Погребён и засорён животный источник в том сердце, в коем отворился ключ мёртвых вод и фонтан денно и нощно изблевает  горькие струи. Такие люди и за прошедшее добро не благодарят богу, и настоящим недовольны, и, на будущее зазевавшись, жаждой тают. Жизнь их, неключима и вздорна, на части порвана, не имеющая постоянной и союзной сплочённости, будто метла развязана. Она подобна мученику, плетущему верёвку в аде идолопоклонническом. Сколько бедняк соплёл, то всё то осёл съел. Всё то, что миновало, будто с воза пало. Они всегда постель удобряют, но всегда на утро спать отлагают. Немалый вред спокойствию и тогда, когда кто, вспоминая прошедшую жизнь, одни досадные припадки в зерцале своей памяти видит. Сей подобен мухам, не могущим сидеть на зеркальной гладкости, а отпадающим на места жёсткие. Живописец светлыми красками одобряет тёмные. А мы, если коей горести из памяти выскоблить не можем, воображением прошедших и нынешних приятностей да растворяем. Музыкальные органы то напрягаются, то отпускаются. Так мир сей и жизнь наша то темнеют, то светятся и без примеси нигде и ни в чём не бывают. Музыканты из высоких и низких гласов составляют прекрасную и сладкую симфонию, а муж мудрый из удачных и неудачных припадков ткёт жизни своей постав, и не красное в нём поле взорочными цветами украшает, дабы из горьких и сладких случаев красиво составить жизнь себе, как составляется день господень из вечера и утра, из тьмы и света…»

(«Толкование из Плутарха о тишине сердца»)