Жизнь писателя и журналиста Владимира Алексеевича Гиляровского (1853-1935 гг.), пёстрая, сложная и непоседливая, богатая встречами и открытиями, похожа на приключенческий роман, так никем и не написанный, потому что создавался этот роман не пером, а самой жизнью.

Гиляровский стал писателем по своей страстной любви к жизни во всех её проявлениях. Он в разное время, а порой и одновременно был актёром, табунщиком, бурлаком, спортсменом, бытописателем, разведчиком на войне, исследователем общественного «дна». Он был другом лучших людей страны, был человеком замечательным во многих отношениях, а самое главное — был настоящим газетчиком-литератором, поверенным едва ли не всех общественных событий, дел и происшествий своего времени.

Проникать во все поры жизни, во все её уголки, воплощаться в самые различные профессии, входить во все классы общества, бросаться, иногда очертя голову, в водовороты событий, не исключая даже и международных, быть всегда в движении, на людях, бесстрашно опускать персты свои в общественные язвы, обличая одних и оправдывая других, накапливать по крупинкам обвинительный материал против мира несправедливости и эксплуатации одного человека другим, писать обо всём увиденном и исследованном с задором, смело, писать не для потомков, а для текущего, «горячего», неповторимого и поэтому бесконечно дорогого дня — то есть, употребляя современное выражение, всегда активно вмешиваться в жизнь, было уделом и судьбой Владимира Гиляровского.

Таким он остался в памяти всех знавших его, таким он смотрит со страниц своих книг, читать которые — одно удовольствие. В них он весь, с головы до пят, жизнелюбивый, яркий, полный светлого, острого ума, отзывчивый до всего, что попадало в поле его зрения и прочно засекалось в его ёмкой литературной памяти. Его заслуженно величали «королём репортёров», хотя не в меньшей степени он был и первоклассным фельетонистом и мастером проблемного очерка. Но самое главное было то, что вне современности, вне настоящего, вне службы своему времени — в его лучших прогрессивных тенденциях — Гиляровского как бы не существовало. Всё, что был написано им — крупного или обыкновенного, надолго или на потребу дня, рассудительного или сенсационного, — теснейшим образом связано с его личностью, необычайно живой, колоритной, отмеченной лучшими чертами национального «живописного» характера. Таким образом, литератор и человек составляли в Гиляровском неразрывное единство.

Может быть, самым поразительным фактом его пёстрой, непослушной, ни с какой другой не сопоставимой биографии был уход из дому ещё юношей на Волгу, в бурлаки, в ключники — под влиянием чтения романа Николая Чернышевского «Что делать?», и в особенности под непосредственным обаянием образа Рахметова. Подобно этому герою знаменитого произведения о «новых людях», исходившему пешком всю Российскую империю, прошедшему бурлаком всю Волгу — «от Дубовки до Рыбинска», — Гиляровский прошёл бурлаком тот же самый путь, только в обратном направлении, сверху вниз, стремясь быть «работником всяких здоровых промыслов», попросту говоря, работником чёрного труда, требовавшего выносливости, закалки, большой физической силы, одновременно являвшейся для Гиляровского и выражением большой нравственной силы. Поколение шестидесятников воспитывалось на прекрасном предании, что народные силачи являются также и богатырями духа, защитниками и покровителями простого народа.

Гиляровский и в лямку-то впрягся «по Рахметову», как того требовало захватившее юношу полуромантическое увлечение литературным героем, у которого хотелось учиться и которому хотелось во всём подражать. Вставал вопрос: как войти в доверие к бурлакам? Примут ли?.. «Сказать, что он хочет быть бурлаком, показалось бы хозяину судна и бурлакам верхом глупости, и его не приняли бы; но он просто, подружившись с артелью, стал помогать тянуть лямку и чрез неделю запрягся в неё как следует настоящему рабочему; скоро заметили, как он тянет, начали пробовать силу — он перетягивал троих, даже четверых самых здоровых из своих товарищей…» Всё точно так же случилось и с Гиляровским, тоже обладавшим огромной физической силой и завоевавшим именно таким способом доверие бурлаков.

В биографии автора «Моих скитаний» это была самая романтическая, овеянная общественными идеалами пора. Гиляровский сам стал частицей многомиллионного простого народа. Он безраздельно отдался течению жизни, отдался со всем пылом молодости, запасшись у волгарей до конца своих дней изрядной дозой оптимизма, познав на своей шкуре, как говорится, и народное бездолье, и народную веру в светлое будущее. В дальнейшем судьба распорядилась по-своему: Владимир Алексеевич Гиляровский не вступил на революционный путь, но всегда, как мог, оружием своего слова защищал народные интересы.

В долгой своей жизни Гиляровский пренебрегал любой опасностью, любыми житейскими неудобствами. Он бесстрашно водился с обитателями тёмных, измызганных ночлежек, париями и отщепенцами общества, испытывая на себе то, что обычно оставляло равнодушными его собратьев по профессии. Без этого драгоценного опыта Гиляровский не написал бы своего известнейшего очерка «Обречённые» и глубоко человечных рассказов «Трущобные люди», сожжённых сразу же по выходе властями, не стал бы одним из самых ярких представителей столь примечательного в литературе «физиологического» направления, берущего начало ещё в 1840-х годах и посвящённого изображению жизни так называемых «люмпенов», людей городского «дна», трущоб и углов.

Добывать материал было нелегко, и Гиляровский в буквальном смысле слова не раз и не два спускался в подземелья последней нищеты и последнего отчаяния. Удивительно ли, что он не переносил в журналистской среде никакого чистоплюйства, барства, показного человеколюбия. Вот каким, по личным воспоминаниям, описывает Константин Паустовский «вездесущего» старика Гиляровского: «Молокососы! — кричал он нам, молодым газетчикам. — Трухлявые либералы! В газете должны быть такие речи, чтобы у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите!.. Да от одного мужицкого слова всех вас хватит кондрашка!..» Характерно, что Гиляровский никогда не расставался в своей литературной деятельности с образом Степана Разина. Этот исторический образ завораживал, притягивал к себе Гиляровского, с ним связывалась поэзия великой реки, национальные предания. Слышанные Гиляровским народные сказки о Стеньке Разине, который ещё вернётся изводить неправду на земле, были одним из источников патриотических возвышенных чувств писателя и журналиста. Из этих настроений родилась у Гиляровского поэма о вожде волжской вольницы.

«Дорогой дядя Гиляй, крёстный мой отец в литературе и атлетике, скорее я воображу себе Москву без царя-колокола и без царя-пушки, чем без тебя», — писал ему Куприн…

Как литератор, Владимир Алексеевич жил в мире былинных и сказочных образов, а порой и где-то между этими не столь уж далёкими друг от друга мирами. Гиляровский был проводником как раз смешанной формы — полуочерковой, полуновеллистической, круто замешанной у него на творческом домысле, на занимательности.

В книге «На жизненной дороге» знакомый читателям литературный почерк автора вырисовывается во всём своём разнообразии, не скованный правилами школьной стилистики. Не таков был Гиляровский, чтобы водить пером строго по линейке! Для этого он слишком хорошо знал, чем пахнет жизнь с её непримиримыми социальными противоречиями, подъёмами и падениями.

Входя существенным вкладом в единое целое, состоящее из произведений «Мои скитания», «Люди театра», «Трущобные люди» и др., сборник «На жизненной дороге» сохраняет и своё самостоятельное значение, являя собой как бы энциклопедию обширных замыслов и интересов Гиляровского. Книга эта будет интересна читателям разных возрастных категорий, поскольку она в любопытном свете раскрывает многие незнакомые уголки отошедшей жизни XIX века, а во-вторых, в живом, занимательном изложении передаёт ту поистине ненасытную жажду неизведанных впечатлений и ощущений, которыми жил Владимир Алексеевич Гиляровский. Куда только не ведёт он за собой читателя!.. И на дикие стремнины Кавказа, и на легендарную Шипку, и на шумное нижегородское торжище с его злачными закоулками, и в родные места Гоголя, и в ногайские степные просторы, и на широкую Волгу. Мы следим за прекрасным зрелищем, как целое стадо туров перепархивает бездонную пропасть следом за вожаком, красиво распластавшимся с поджатыми ногами и вытянутой шеей в воздухе, как все пятнадцать рыжих красавцев скользнули за ним почти непрерывной гирляндой… Или вот наблюдаем грозный обвал в горах, увлекающий за собой и бесстрашного автора… Вскоре Гиляровский совершает поездку в Сорочинцы и Миргород, собирая по крохам всё, что так или иначе связано с жизнью Гоголя на родине. Как известно, поездка Владимира Алексеевича оставила след и в науке, например, документально установленные им место и день рождения Гоголя. Западает в память и свидетельство современницы Гоголя — Е. Петровой о том, как приехавшей в Миргород по делу в поветовый суд матери писателя, Марии Ивановне, миргородские чиновники, злые на писателя за рассказ об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, не предложили даже присесть, и она простояла два часа, пока не получила нужную справку. Гиляровский захватил ещё в живых повара и горничную матери Гоголя.

«Это были такие ветхие старики, каких я никогда, никогда не видел, — замечает он. — Я их застал, когда они, едва-едва двигаясь, выползали из хаты погреться на солнышке. Волосы у обоих были целы, зато глаза плачут, еле смотрят, особенно у старика; это сказались десятки лет у плиты. Оба они мне напомнили старые деревенские хаты, вросшие в землю, с растрёпанными, облезлыми соломенными крышами, со слезящимися тусклыми окнами». Сколько горечи, любви и сострадания заключено в этом описании, особенно в последнем сравнении с хатами, выполненном настоящей писательской рукой.

С Украины Гиляровский переносится на Балканы, чтобы разделить с болгарами чувство радости по случаю 25-летней годовщины освобождения Болгарии от многовекового турецкого ига… Сам сотоварищ кампании 1877 года, проезжая четверть века спустя по стране, Гиляровский «всюду видел задушевные встречи, вглядывался в самые мелочи общего захватывающего восторга народного». «Всей душой принимал нас народ болгарский, всем сердцем!» — заключает свои впечатления полноправный участник торжества.

Куда только не забрасывала судьба «короля репортёров»!.. Как фантастично и красочно выглядела подчас его жизнь!.. Например, не попади он однажды в Астрахань и не окунись с головой случайно в бочку с тузлуком (соляным рыбным раствором), — не остановил бы его, начав разговор, казак с серьгой в ухе и не подрядил бы его гонять по Задонью персидских жеребцов… У Гиляровского было любимое слово: «кысмет», что в языках тюркских народов означает «судьба». Ему казалось, что на всех его поступках лежит печать судьбы, но на самом деле выходило, что судьбу свою он сплошь и рядом делал сам — как человек твёрдой воли, ясной мысли, прямой души и желанной цели.

«Всё как-то во мне уживалось, всё просто», — говорил он о себе, умышленно упрощая свой «кысмет». А был этот кысмет ох как тяжёл для огромного большинства разноплеменного населения державы!.. Все мы, например, слышали о так называемом «волчьем паспорте», с которым меряли ногами землю горемычные путешественники поневоле. Гиляровский приводит в своей книге текст этого жестокого документа — «проходное свидетельство» на бродяжничество, с которым обладателя его всякий мог гнать взашей из любого поселения, города, дома… Читаешь об этом у Гиляровского и думаешь: что же за особенный народ эти репортёры — добытчики и разведчики всяческих замечательных материалов и новостей, ловцы характеров и происшествий!..

Гиляровский обладал большим чутьём живой разговорной речи. Редкий его рассказ, зарисовка, этюд не сверкали блёстками крестьянского, купеческого, мещанского, рабочего языка, не обращали на себя внимание ядрёными словечками, меткими сравнениями, которые рождались у говорящих прямо из души, из «нутра». Наибольшую симпатию у Гиляровского вызывали сказы волгарей, объездчиков, мастеровых и прочих «работных людей»: «… В ночи бессонные, когда лучина в светце погаснет, самые тут бывальщины и польются!.. Народ всё такой, что каждому есть что порассказать. И кто что видел, и кто что слышал, цел ли такой-то, сгорел ли такой-то, вернулся ли этот из-за бугров. С бывальщины на сказку, со сказки на бывальщину…». Языковое разговорное кружево самых разных рисунков плетётся во многих произведениях Владимира Гиляровского, на это у него был особый дар — дар чуткого слуха, никогда не изменявшей цепкой памяти.

Долгую и справедливую жизнь прожил писатель: подумать только, он сам, своими ушами ещё слышал страшный сказ о том, как «колёсами пароходов вертят души утопленников», — а дожил до времени пуска первой станции метро, чему и стал радостным свидетелем.

Книги Владимира Алексеевича Гиляровского полнятся контрастами тёмного и светлого, дикого и гуманного, мрачного и весёлого, контрастами огромного богатства и самой отчаянной нищеты. Поучительно бывает заглядывать в летопись жизни наших прадедов… Ведь мы изучаем прошлое не ради самого изучения, а ради лучшего познания современности. Произведения Владимира Алексеевича Гиляровского помогали и помогают нам это делать.

(по материалам вступительной статьи Н. Замошкина к книге «На жизненной дороге», В.А. Гиляровский).