... Мы ушли в свой «спец» и легли там прямо на полу спать, потому что устали.

А проснулись в сумерках оттого, что услышали снаружи голоса и сразу поняли: нас окружают и собираются брать. Слышней всех был голос Наполеончика, а ещё горланили другие менты и сторож наш, который объяснял, где нас теперь искать.

Но пока криворотый сторож им мямлил, а он из тридцати трёх букв тридцать не произносит, мы тихо проползли в окно по полу в дальний конец здания, выпрыгнули в окно и нырнули в кусты.

Я уже тогда понимал, что будет гон, они ведь сразу поймут, что мы удрали. И я сказал Хвостику:

— Слышь, Хвостатый! Оставайся здесь! Я за тобой приду!

Он захныкал, стал проситься со мной.

— Оставайся! — шёпотом прикрикнул я. — Они увяжутся за нами, а ты уцелеешь, понял? А когда мы выскользнем, я вернусь за тобой...

А Бесик рявкнул:

— Нечего разводить лясы. Раз обещаем, значит, придём. Ну?

Хвостик тихо заплакал.

— Серый, — попросил он. — Не бросайте меня... Не бросайте!

— Не бросим!

Я тогда верил, что мы правда выскользнем из рук этих ментов, мы быстрей их да и лучше знаем местность, все кусты, все закутки наши. Мы, конечно, не рассчитали, когда забрались в этот сараюшко, что они так быстро догадаются и нас здесь окружат.

Знали бы, рванули за реку в лес, а там уж нас ищи, как ветра в поле.

Но вдруг я подумал, что мы не смогли бы миновать этот сарай, куда бы мы ни бежали. Он обязательно встал бы на нашем пути. Сарай нам был назначен самим Господом Богом. Вот что я понял сейчас.

— Идут,— сказал Мотя спокойно, прервав мои мечтания.

Мы все прильнули к щелям.

Опять стал виден бугор, а за ним оживлённое шевеление людей, как бывает перед атакой. Легавые скапливались кучками, были видны лишь их согнутые спины.

— Мальбрук в поход собрался! — произнёс Шахтёр и закашлялся, сердито сплюнув на пол.

Никто не засмеялся, но все знали, что с тем Мальбруком в походе стряслось. Наши легавые храбрецы не лучше, это мы своими глазами у Наполеончика увидели. Но в них ли дело? Это уже не они, а весь посёлок против нас ополчился, а может, и другие посёлки.

И те, что за лесом, и в Москве...

... Я спросил, но уже громко, скрываться и таиться не имело теперь смысла.

— Моть, ты думаешь, они пойдут в открытую?

Он ответил, но совсем не на мой вопрос:

— Я бы пальнул, если бы достал! Да ведь не достану!

В этот момент они и выстрелили. А мы успели им один раз ответить.

Мотя стал заряжать ружьё, но вдруг уткнулся в него носом.

Бесик ему крикнул:

— Стреляй! Ну, стреляй!

Он ещё не понял ничего. А Шахтёр понял, взял ружьё и почти зарядил, но вдруг завалился на бок, будто поскользнулся. Мне показалось даже, что он виновато усмехается: вот, мол, в самый-то момент!

Шахтёр упал, потом поднял голову, хотел что-то сказать, но сплюнул на пол и затих.

Тут до меня дошло, что стреляют в нас залпами, сарай сразу превратился в решето, от досок летели щепки.

Я хотел Кукушатам крикнуть, чтобы не вставали, но в это время закричал Ангел, схватившись за голову, повторяя одно и то же: край, край... И упал. Над ним склонилась Сандра. А Бесик трясущимися руками стал вытаскивать ружьё из-под Шахтёра и никак не мог его вытащить. А когда вытащил, пошёл прямо к выходу, ногой отпихнул дверь
и встал, чтобы лучше целиться в легавых, которые ещё сидели за бугром. Но Бесик почему-то не выстрелил, а так и продолжал стоять с ружьём, странно раскачиваясь, а потом опустился на колени и прилёг, сжавшись в комочек.

Я бросился к нему, даже успел сделать два шага, вдруг меня с силой толкнуло в грудь. Я не удержался и упал, всё удивляясь, как случился такой странный непонятный удар, что я упал. Я захотел приподняться, но почему-то не смог... Сунул руки за пазуху, нащупал свою Историю, она была в крови.

Я закричал Сандре:

— Поджигай сарай! Они всё равно нас убьют!

Сандра чиркнула спичкой, но спичка сломалась. И вторая сломалась. Тогда коробок взял Сверчок. Он что-то долго копался, присев на корточки в углу.

— Ну, чего он! — крикнул я, разозлившись. — Пусть зажжёт!

Сандра подошла, не прячась уже от пуль, к Сверчку, тронула его за плечо рукой, и он повалился навзничь.

— Поджигай же! — закричал я, у меня почему-то пропал голос, а во рту стало горячо и солоно.

Вот тут и появился Хвостик, откуда он взялся, ума не приложу. Кругом менты, а он подкопался под сарай, да ему, наверное, и копать-то не надо, он же в любую дыру проникнет. Не знаю, так ли я думал или нет, стало ясно, что Хвостик здесь, с нами, а значит, поджигать сарай нельзя.

И я крикнул, аж во рту забулькало:

— Не... надо... Дурачок... Беги!

А он был такой сияющий, такой счастливый, что он нас нашёл.

— Серый! Серый! — закричал мне. — А я вас нашёл! Правда!

— Уй-и-и... — только и смог я произнести вместо «уйди». В глазах у меня всё поплыло, и моя История, разбухшая, потяжелевшая, давила мне на грудь, не давая дышать. Я захотел её вытащить и не мог.

Но я ещё видел, я видел, как Сандра вдруг схватила Хвостика и, загораживая его собой, бросилась к двери... Этим показывая ментам, чтобы не стреляли, что она не сама по себе, а с Хвостиком.

Она сделала несколько шагов от сарая, и я вдруг услышал её голос. Не мычание, а именно голос. Она повторяла одно слово:

— Жа-ло-сть! Жа-ло-сть! Жа-ло-сть! Жа...

И упала. Рядом упал Хвостик.

Стало тихо.

А может, и не тихо, потому что зеленел луг, сверкало солнце, и прямо по этому лугу мы шли, взявшись за руки, и пели свою песню.

Там вдали за рекой

Раздаётся порой

Ку-ку... Ку-ку...

Ку...

Ку...

Никак не мог вспомнить, как же мы ещё пели.

Там вдали... Там вдали...

Но это не важно. Вовсе не важно, потому что день этот самый счастливый, потому что он родительский. И кто-то кричит: «Приехали! Приехали!» И какие-то люди машут нам радостно, они бегут к нам навстречу... Я всматриваюсь в них... Ах, какая жалость, что глаза не видят, а мне так надо их увидеть! Разобрать их лица! Кто они? Кто? Кто?

— Ма-ма! — кричу я изо всех сил. — Вы пришли, да? Вы меня любите? Вы меня, правда, любите?..

ДОНЕСЕНИЕ

В областное Управление НКВД

Докладываем, что в районе посёлка Голятвино и узловой станции особо важного направления Голятвино оперативной группой поселковой милиции обезврежена группа особо опасных преступников, рецидивистов-подростков, совершивших разбойные нападения на отдельных граждан посёлка. В ходе задержания преступники оказали вооружённое сопротивление, в связи с чем сотрудниками милиции было применено оружие. Все преступники в количестве восьми человек уничтожены.

ЭПИЛОГ

Происходил юбилей полковника милиции в отставке Анатолия Петровича Кучеренко.

На Малой Грузинской в обширной квартире юбиляра, которому в день 16 сентября исполнилось шестьдесят, собрались дорогие его сердцу люди: дети, близкая и дальняя родня, сослуживцы по бывшей работе. Приехал из дальних мест сын Алёшка, проходивший службу в пограничных частях, не женатый до сих пор, пришла и младшенькая, родившаяся после войны дочь Алёна с внучком Костькой, любимцем в этом доме. С мужем Алёна была в разводе.

Сидели в гостиной плотно. Лучший дружок со времён службы в Голятвино Пётр Евстигнеевич, крупный, видный собой мужчина, поднял тост за суровую молодость нашего юбиляра, которая хоть и прошла в тылу, на войну его, как ни просился, не взяли, да ведь и тыл был не легче, в ту пору много всякого выпало на их долю: и дезертиров, и бандюков, и хулиганья... Досталось, словом.

Все подняли рюмки и выпили.

— А он у нас и сейчас боевой, — произнесла с чувством Алёна и поцеловала отца в щёку.

Жена Сильва добавила, рассмеявшись:

— Воюет с сорняками... На даче! Вот какой боевой! Зато клубники десять грядок! На всю зиму варенье, а Костьке — витамины!

— Перестань,— сказала дочка.— Наш папка хоть куда. А дед... Лучший в мире дед! Таких дедов поискать!

В это время позвонили в дверь, принесли телеграммы.

Их принял Алексей, выходивший покурить, но сам читать не стал, известно, что пишут в юбилеи, а передал племяннику Костьке, который и доставил их в застолье под общий гул одобрения.

Первую телеграмму прочёл громко Пётр Евстигнеевич, текст был в стихах, празднично-игривый, составленный бывшими сослуживцами. Звучал он так: «Смотри веселее в день юбилея, и мы будем чуть здоровее, так сразу за твои шестьдесят примем шесть раз по сто пятьдесят, всяческих тебе благ и здоровья, до ста лет жизни на радость друзьям и близким».

Вторую прочла дочка Алёна сперва про себя, но ничего не поняла, и повторила вслух: «Поздравляем ждём Кукушата».

— Кто это, пап? — спросила недоумённо.

— Кто? Кто пишет? — поинтересовалась Сильва, вернувшаяся из кухни, начала она не слышала. Она принесла огромное блюдо жаркого и собиралась поставить перед гостями, для чего пришлось расчищать от закуски середину стола.

— Какие-то Кукушата поздравляют и ждут,— произнесла весело Алёна.— Только непонятно, куда это они ждут!

Выражение счастливой лёгкости исчезло с лица Сильвы. Она взглянула быстро на мужа, ставшего вдруг бледным, энергично потребовала к себе телеграмму.

— Давайте-ка её сюда.

Алёна передала листок сидевшему рядом Петру Евстигнеевичу, но тот задержал телеграмму, вертя её так и сяк. И вдруг сказал:

— Это ведь те, которые... Тогда...

— Какие те! — воскликнула нервно Сильва. — Тех нет! Нет! Они давно умерли!

— Папка, кто умер?! Мама! Что случилось? — спросила, расстраиваясь, Алёна.

Но ей не ответили. Отец сидел, будто окаменев, а подвыпивший Пётр Евстигнеевич продолжал изучать телеграмму, и все теперь на него смотрели.

— Отправлено сегодня, — сказал он. — Из Голятвина... Но почему «ждём»? Кто «ждёт»?

— Господи! Ведь это шутка! Шутка! Разве не понятно! — в сердцах произнесла Сильва и хлопнула блюдо на стол.

— Ну, ясно, что шутка, — повторил за ней и Пётр Евстигнеевич, но как-то деревянно, без энтузиазма. Остальные молчали.

— Хотел бы я узнать, кто так... шутит... — медленно, врастяжку выдавил из себя Анатолий Петрович, откинувшись на диване и пытаясь вдохнуть полной грудью воздух. Лицо его теперь побагровело. — Но я узнаю! Узнаю! Они у меня...

Он выхватил телеграмму из рук Петра Евстигнеевича и сунул её в карман.

— Нечего узнавать,— отрезала Сильва.— Дураков много. А на всех дураков не хватит кулаков! Давайте-ка горяченького... И выпьем мы за Костьку! Нашу радость и наше счастье!

— А сколько сейчас ему?

— Шестой! На будущий год в школу пойдёт!

— Выпьем! Пусть учится без хвостов!

Гости оживились, стали пить, но Анатолий Петрович даже на этот совершенно замечательный тост отреагировал странно, при упоминании о «хвостах» он вздрогнул, поднялся и вышел. Его отвели в спальню, чтобы привести в чувство, и больше он не появлялся.

А юбилей по инерции ещё продолжался, но как-то смято, по нисходящей, и через час самые засидевшиеся из гостей попрощались и разошлись по домам.

Спал юбиляр беспамятно, приняв снотворное, и проснулся лишь к обеду следующего дня. А проснувшись, сразу достал из кармана брюк вчерашнюю телеграмму. Спокойно перечёл её, положил на стол и прошёл на кухню, чтобы попить воды. Потом стал одеваться. Сильвы дома не оказалось. Ушла в магазин, а может быть, уехала к Алёне с Костькой. Но в доме было прибрано, посуда помыта, а столы и стулья расставлены по своим местам. У сына Алёши тоже были в Москве дела.

Анатолий Петрович собирался с твердым ощущением того, что он знает, что будет делать. Телеграмму он сунул в карман, а на клочке написал Сильве записку, где сообщал, что ненадолго уезжает, к вечеру будет дома. Пусть она не беспокоится, чувствует он себя хорошо.

На вокзале ему повезло: электричка на Голятвино, ходившая трижды в день, отправлялась через двадцать минут. Неизвестно, как бы он поступил, если бы этой электрички не оказалось. Наверное, вернулся бы домой и на этом успокоился.

Но поезд стоял, и он, купив билет, сел в вагон, не ощущая ничего, кроме нервного озноба, холодившего спину. Дорогой он не читал, хоть достал из ящика свежую газету, а глядел в окно и о чём-то думал.

Станцию узнал сразу, хоть не приезжал сюда десятки лет, всё было, как прежде, даже бараки; надписи, правда, той, что из песни, на них уже не было, зато на каждом доме отдельно висели какие-то лозунги, что там написано, он не разобрал.

И почта оказалась на своём месте.

Он терпеливо выждал, пока какая-то старуха получит пенсию, и обратился к молоденькой девушке, лицо её было сплошь в золотых веснушках.

— Это послано из вашего отделения? — и протянул телеграмму.

Девушка взяла в руки листок, глянула мельком и сразу ответила:

— Да, это от нас.

— А вы не помните случайно, кто посылал?

Девушка перечла текст, шевеля губами, и посмотрела на спрашивающего: глаза у неё были спокойные и голубые.

— Помню, это же было вчера. А я дежурила.

— Кто же? — спросил он, перегибаясь через барьер и желая лучше расслышать. Но вышло это у него как-то судорожно.

— Дети,— просто ответила она.

— Дети? — переспросил он тупо.— Что за дети? Откуда?

Девушка пожала плечами.

— У вас тут что — колония?

— Какая колония? — удивилась, в свою очередь, девушка. Она задумалась, наморщив лоб, добавила: — Их было восемь... кажется... Да, правильно, восемь. У них странные такие имена, они хотели даже их поставить, но не поставили.

— Какие? — спросил он очень громко. — Имена какие?

— Я не запомнила,— ответила она с виноватой улыбкой и вернула ему телеграмму.— Вот самого маленького они называли как-то чудно... Хвостом, что ли...

— А девочка? — спросил он, не слыша уже себя. Хотя понимал, что не надо ему этого спрашивать. — Девочка? Была?

— Да. Была и девочка. Мне показалось, что она... вроде немая...

Он повернулся и вышел. Опомнился, лишь оказавшись далеко за посёлком на пустыре. Он узнал этот пустырь, но не удивился, именно здесь всё тогда и произошло. Правда, сарая того самого уже не было, его, кажется, спалили вскоре, да кусты выросли там, где сидели они с дружками в ложбинке, знобкой ночью, карауля преступников.

Он присел на зелёный бугорок, озираясь и приходя в себя. В голове почему-то прокручивались одни и те же слова из праздничной телеграммы от сослуживцев: «Гляди веселее в день юбилея»...

Наступали быстрые осенние сумерки, становилось прохладнее, от земли, от травы повеяло сыростью. Надо было бы подняться да уходить, бежать скорей от этого опасного места, но странное состояние охватило его. Удерживал себя, будто чего-то ждал. И они появились, именно оттуда, от того места, где был сарай, и стали отчётливо видны, все восемь человек, и впереди, как он и предполагал, всё та же великовозрастная девчонка с малышом за руку...

Она выскочила из сарая на них в то утро, крича какое-то непонятное слово... То ли «помогите», то ли «спасите»... Он уже потом сообразил, что немая-то вовсе никакая не немая, а от страха забыла о своей симуляции и всё, что надо ей, вспомнила... Ну, а в момент, когда она вдруг появилась, держа за руку малыша, и пошла, побежала прямо на них, он с перепуга, совершенно необъяснимого, выпустил в неё, в них целую обойму своего «ТТ», ненавидя её, да и всех их за этот суеверный, охвативший его страх.

Он и теперь их боялся и ненавидел, потому и пришёл, что ненавидел, они всё ещё были и мешали ему жить, не желая отправляться в положенное им небытие. Нарушая все возможные законы, они посмели вновь появиться и позвать его на встречу!

Ну, да он-то теперь не таков! Нет, не таков!

Будто помешанный, с блуждающими от гнева глазами, наблюдал он за их приближением и уже привычно правой рукой шарил в поисках оружия, чтобы на подходе в упор достать их, изничтожить навсегда.

Но в какой-то момент так ясно, что ясней не бывает, вдруг увиделось ему, что рядом с немой девочкой шагает его внучок Костик, улыбаясь во весь рот той дивной, неповторимой улыбкой доверчивой, что делала деда навсегда счастливым.

— Хвостик... Костик... — подумалось. И далее почему-то только одно: «Это конец».

Всё в нём онемело, особенно щёки и шея, в сердце стало пусто и холодно, оно несколько раз стукнуло, будто стрельнуло вхолостую, и замолкло.

А группа гуляющих подростков, среди них, и правда, была девчонка с братишкой, прошли мимо, они возвращались из кино, никто из них не обратил внимания на сидящего в странной позе старого человека, будто окоченевшего от долгого ожидания, с остановившимися глазами пьяного безумца. Но мало ли алкашей перебывало тут! Дети давно к ним привыкли!

Его нашли на второй день, врачи в местной больнице констатировали смерть от инфаркта.

Похороны были скромные. Родные решили похоронить его для своего собственного удобства тут, в посёлке, на родине, где прошла его боевая молодость и первые лучшие годы жизни.

Могилу со звездой, крашенную в серебристый цвет, вы сможете увидеть ещё и сейчас, если попадёте на старое Голятвинское кладбище, которое собираются теперь сносить и, наверное, скоро снесут. Тут скоро будут стоять жилые дома...

Источники:

http://www.belousenko.com/books/Pristavkin/pristavkin_kukushata.htm

http://bookinistic.narod.ru/soviet/p/pristavkin.htm