«... Многие из теснившихся к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты; другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, а с иными разговаривал. Кликушу он уже знал, её привели не издалёка, из деревни всего вёрст за шесть от монастыря, да и прежде водили к нему.

— А вот далёкая! — указал он на одну ещё вовсе не старую женщину, но очень худую и испитую, не то что загоревшую, а как бы всю почерневшую лицом. Она стояла на коленях и неподвижным взглядом смотрела на старца. Во взгляде её было что-то как бы исступлённое.

— Издалёка, батюшка, издалёка, отселева триста вёрст. Издалёка, отец, издалёка, — проговорила женщина нараспев, как-то покачивая плавно из стороны в сторону головой и подпирая щёку ладонью. Говорила она как бы причитывая. Есть в народе горе молчаливое и многотерпеливое; оно уходит в себя и молчит. Но есть горе и надорванное: оно пробьётся раз слезами и с той минуты уходит в причитывания. Это особенно у женщин. Но не легче оно молчаливого горя. Причитания утоляют тут лишь тем, что ещё более растравляют и надрывают сердце. Такое горе и утешения не желает, чувством своей неутолимости питается. Причитания лишь потребность раздражать беспрерывно рану.

— По мещанству, надоть быть? — продолжал, любопытно в неё вглядываясь, старец.

— Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила, пошла молить бога. В трёх монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда, к вам то есть, голубчик, к вам». Пришла, вчера у стояния была, а сегодня и к вам.

— О чём плачешь-то?

— Сыночка жаль, батюшка, трёхлеточек был, без трёх только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. Последний сыночек оставался, четверо было у нас с Никитушкой, да не стоят у нас детушки, не стоят, желанный, не стоят. Трёх первых схоронила я, не жалела я их очень-то, а этого последнего схоронила и забыть его не могу. Вот точно он тут предо мной стоит, не отходит. Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишечко, на рубашоночку аль на сапожки и взвою. Разложу, что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою. Говорю Никитушке, мужу-то моему: отпусти ты меня, хозяин, на богомолье сходить. Извозчик он, не бедные мы, отец, не бедные, сами от себя извоз ведём, всё своё содержим, и лошадок и экипаж. Да на что теперь нам добро? Зашибаться он стал без меня, Никитушка-то мой, это наверно что так, да и прежде того: чуть я отвернусь, а уж он и ослабеет. А теперь и о нём не думаю. Вот уж третий месяц из дому. Забыла я, обо всём забыла и помнить не хочу; а и что я с ним теперь буду? Кончила я с ним, кончила, со всеми покончила. И не глядела бы я теперь на свой дом и на своё добро, и не видала б я ничего вовсе!

— Вот что, мать, — проговорил старец, — однажды древний великий святой увидел во храме такую же, как ты, плачущую мать и тоже по младенце своём, по единственном, которого тоже призвал господь. «Или не знаешь ты, — сказал ей святой, — сколь сии младенцы пред престолом божиим дерзновенны? Даже и нет никого дерзновеннее их в царствии небесном: ты, господи, даровал нам жизнь, говорят они богу, и только лишь мы узрели её, как ты её у нас и взял назад. И столь дерзновенно просят и спрашивают, что господь даёт им немедленно ангельский чин. А посему, — молвил святой, — и ты радуйся, жено, а не плачь, и твой младенец теперь у господа в сонме ангелов его пребывает». Вот что сказал святой плачущей жене в древние времена. Был же он великий святой и неправды ей поведать не мог. Посему знай и ты, мать, что и твой младенец наверно теперь предстоит пред престолом господним, и радуется, и веселится, и о тебе бога молит. А потому и ты плачь, но радуйся.

Женщина слушала его, подпирая рукой щёку и потупившись. Она глубоко вздохнула.

— Тем самым и Никитушка меня утешал, в одно слово, как ты, говорил: «Неразумная ты, говорит, чего плачешь, сыночек наш наверно теперь у господа бога вместе с ангелами воспевает». Говорит он это мне, а и сам плачет, вижу я, как и я же, плачет. «Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у господа бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придёт, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдёт разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто-часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеётся, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала! Да нет его, батюшка, нет, и не услышу его никогда! Вот его поясочек, а его-то и нет, и никогда-то мне теперь не видать, не слыхать его!..

Она вынула из-за пазухи маленький позументный поясочек своего мальчика и, только лишь взглянула на него, так и затряслась от рыданий, закрыв пальцами глаза свои, сквозь которые потекли вдруг брызнувшие ручьём слёзы.

— А это, — проговорил старец, — это древняя «Рахиль плачет о детях своих и не может утешиться, потому что их нет», и таковой вам, матерям, предел на земле положен. И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся и плачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой — есть единый от ангелов божиих — оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и на твои слёзы радуется, и на них господу богу указывает. И надолго ещё тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слёзы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего. А младенчика твоего помяну за упокой, как звали-то?

— Алексеем, батюшка.

— Имя-то милое. На Алексея человека божия?

— Божия, батюшка, божия, Алексея человека божия!

— Святой-то какой! Помяну, мать, помяну, и печаль твою на молитве вспомяну и супруга твоего за здравие помяну. Только его тебе грех оставлять. Ступай к мужу и береги его. Увидит оттуда твой мальчик, что бросила ты его отца, и заплачет по вас; зачем же ты блаженство-то его нарушаешь? Ведь жив он, жив, ибо жива душа вовеки; и нет его в доме, а он невидимо подле вас. Как же он в дом придёт, коль ты говоришь, что возненавидела дом свой? К кому ж он придёт, коль вас вместе, отца с матерью, не найдёт? Вот он снится теперь тебе, и ты мучаешься, а тогда он тебе кроткие сны пошлёт. Ступай к мужу, мать, сего же дня ступай.

— Пойду, родной, по твоему слову пойду. Сердце ты моё разобрал. Никитушка, ты мой Никитушка, ждёшь ты меня, голубчик, ждёшь!.." («Братья Карамазовы», Ф.М. Достоевский).

... 16 мая 1878 года в семье Фёдора Михайловича Достоевского произошла трагедия: умер трёхлетний сынок Алёша. Причина его смерти осталась неизвестной. Ещё ранним утром всё было хорошо, ребёнок играл с родителями и смеялся, но уже в десять часов неожиданно почувствовал себя плохо. Срочно позвали доктора, но помочь мальчику не было никакой возможности. Через четыре часа любимого младшего сына писателя не стало...

Достоевский во всём винил себя: он считал, что мальчик генетически унаследовал от него склонность к эпилепсии, и это свело ребёнка в могилу. Анна Григорьевна страдала не меньше мужа, и сердце её разрывалось не только из-за смерти сына... Она ясно видела, что с Фёдором Михайловичем творится неладное — он мучительно ищет и не может найти ответ на вопрос: «За что?!..»

Друзья посоветовали поехать в Оптину пустынь — к мудрому старцу Амвросию. Анна Григорьевна уговорила известного философа Владимира Соловьёва составить компанию её мужу.

... По возвращении из Оптиной пустыни Фёдор Михайлович видимо изменился. Он не то чтобы примирился с трагедией, но явно стал спокойнее, светлее, умиротворённее. Со временем стали известны многие подробности его разговора со старцем, но одну запись, сделанную сразу после поездки мужа, Анна Григорьевна хранила глубоко в своих бумагах и при жизни Достоевского никому не показывала. И лишь совсем недавно исследователи обнаружили записанный со слов оптинского старца Амвросия ответ на вопрос: «Почему умирает и за какие страшные ошибки родителей расплачивается безгрешное дитя?..»

Русские писатели приезжали в Оптину пустынь на встречу со старцами ещё задолго до Достоевского. Однако именно Фёдор Михайлович первым описал старцев в своих произведениях, сделал их героями, ключевыми фигурами, влияющими на сюжет. После того, как буквально вся интеллигентная русская общественность прочитала роман «Братья Карамазовы» и произведение это стало культурным достоянием, в глазах людей сформировался полный и ясный образ старца. Это произошло именно благодаря огромному литературному и духовному труду Фёдора Михайловича Достоевского.

«...Надо бы здесь сказать несколько слов и о том, что такое вообще «старцы» в наших монастырях, и вот жаль, что чувствую себя на этой дороге не довольно компетентным и твёрдым. Попробую, однако, сообщить малыми словами и в поверхностном изложении. И во-первых, люди специальные и компетентные утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим русским монастырям, весьма лишь недавно, даже нет и ста лет, тогда как на всём православном Востоке, особенно на Синае и на Афоне, существуют далеко уже за тысячу лет. Утверждают, что существовало старчество и у нас на Руси во времена древнейшие или непременно должно было существовать, но вследствие бедствий России, татарщины, смут, перерыва прежних сношений с Востоком после покорения Константинополя установление это забылось у нас и старцы пресеклись. Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним из великих подвижников (как называют его) Паисием Величковским и учениками его, но и доселе, даже через сто почти лет, существует весьма ещё не во многих монастырях и даже подвергалось иногда почти что гонениям, как неслыханное по России новшество. В особенности процвело оно у нас на Руси в одной знаменитой пустыне, Козельской Оптиной. Когда и кем насадилось оно и в нашем подгородном монастыре, не могу сказать, но в нём уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима был из них последним, но и он уже почти помирал от слабости и болезней, а заменить его даже и не знали кем. Вопрос для нашего монастыря был важный, так как монастырь наш ничем особенно не был до тех пор знаменит: в нём не было ни мощей святых угодников, ни явленных чудотворных икон, не было даже славных преданий, связанных с нашею историей, не числилось за ним исторических подвигов и заслуг отечеству. Процвёл он и прославился на всю Россию именно из-за старцев, чтобы видеть и послушать которых стекались к нам богомольцы толпами со всей России из-за тысяч вёрст.

Итак, что же такое старец? Старец — это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаёте её ему в полное послушание, с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли. Изобретение это, то есть старчество, — не теоретическое, а выведено на Востоке из практики, в наше время уже тысячелетней. Обязанности к старцу не то, что обыкновенное «послушание», всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут признаётся вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь между связавшим и связанным. Рассказывают, например, что однажды, в древнейшие времена христианства, один таковой послушник, не исполнив некоего послушания, возложенного на него его старцем, ушёл от него из монастыря и пришёл в другую страну, из Сирии в Египет. Там после долгих и великих подвигов сподобился наконец претерпеть истязания и мученическую смерть за веру. Когда же церковь хоронила тело его, уже чтя его как святого, то вдруг при возгласе диакона: «Оглашенные, изыдите!» — гроб с лежащим в нём телом мученика сорвался с места и был извергнут из храма, и так до трёх раз. И наконец лишь узнали, что этот святой страстотерпец нарушил послушание и ушёл от своего старца, а потому без разрешения старца не мог быть и прощён, даже несмотря на свои великие подвиги. Но когда призванный старец разрешил его от послушания, тогда лишь могло совершиться и погребение его. Конечно, всё это лишь древняя легенда, но вот и недавняя быль: один из наших современных иноков спасался на Афоне, и вдруг старец его повелел ему оставить Афон, который он излюбил как святыню, как тихое пристанище, до глубины души своей, и идти сначала в Иерусалим на поклонение святым местам, а потом обратно в Россию, на север, в Сибирь: «Там тебе место, а не здесь». Поражённый и убитый горем монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его. Таким образом, старчество одарено властью в известных случаях беспредельною и непостижимою. Вот почему во многих монастырях старчество у нас сначала встречено было почти гонением. Между тем старцев тотчас же стали высоко уважать в народе. К старцам нашего монастыря стекались, например, и простолюдины и самые знатные люди, с тем чтобы, повергаясь пред ними, исповедовать им свои сомнения, свои грехи, свои страдания и испросить совета и наставления. Видя это, противники старцев кричали, вместе с прочими обвинениями, что здесь самовластно и легкомысленно унижается таинство исповеди, хотя беспрерывное исповедование своей души старцу послушником его или светским производится совсем не как таинство. Кончилось, однако, тем, что старчество удержалось и мало-помалу по русским монастырям водворяется. Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведёт вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то есть к цепям, а не к свободе..." («Братья Карамазовы», Ф.М. Достоевский).

Старцы в XIX веке уже стали фактом общественной жизни, а Достоевский сделал их ещё и явлением литературным. Нужно отметить, что в описываемое время постепенно размывалось доверие прихожан к своим формальным духовникам — приходским священникам, с которыми связь была традиционная, то есть от момента крещения и первого причастия. Живое, сердечное доверие к ним уходило тем скорее, чем больше наделялись священники определёнными чиновничьими полномочиями и замыкались в своей сословной касте в связи с церковными реформами XVIII-XIX веков. Старцы же были далеки от каких-либо формальностей, поскольку этот статус по самой природе своей не мог быть должностью. Старца невозможно было назначить: такой человек выделялся из среды духовенства не по образованности и, конечно, не по возрасту, а исключительно за счёт особых внутренних качеств, выдающегося духовного опыта и готовности поделиться этим опытом с другими людьми.

... Фёдор Михайлович Достоевский и Владимир Сергеевич Соловьёв отправились в Оптину пустынь 23 июня 1878 года — в пятницу, всерьёз рассчитывая уже во вторник вернуться в Москву. День с лишним — в один конец, день с лишним — в другой, да несколько часов — в самом монастыре. Однако когда они сели в поезд, выяснилось, что ехать надо не тридцать шесть часов, а шестьдесят. Спутники удивились и немного приуныли, но обратно возвращаться не стали, продолжив свой путь. Когда сошли на нужной станции, нанятый ямщик огорошил их ещё одной неожиданностью: до места трястись в телеге более 120 часов!.. В пути их, к тому же, ждало несколько незапланированных ночлегов. И Достоевский, и Соловьёв понимали, что близкие будут волноваться, не дождавшись их возвращения в назначенное время, но сообщить о непредвиденной задержке было невозможно. Решили во всём положиться на Божью волю, тем более что по первоначальной идее Фёдор Михайлович рассчитывал прибыть в Оптину пустынь точно к сороковинам Алёши, а этот срок очевидно упускался.

Основанная в XIV веке, Оптина пустынь имела огромное значение в русской культуре. Несмотря на то, что до 1917 года в Российской империи насчитывалось более тысячи монастырей и около ста тысяч приходских храмов, эта обитель, заложенная раскаявшимся разбойником Оптой, оставалась одним из важнейших духовных центров. За пять веков на свет Оптиной пустыни приходили многие тысячи страждущих людей. Удивительно ли, что среди них оказался и Фёдор Михайлович Достоевский?..

Путь Достоевского к Богу был стремительным. Это свершилось в очень короткое время — в один из ключевых моментов его жизни, когда никто из близких и предположить не мог, что Христос и Его Учение станут определяющей темой в творчестве и в духовных исканиях писателя. Да и сам он не думал, что придёт к этому быстро и бесповоротно. Ведь в молодости Фёдора Михайловича окружали люди, преданные атеистическим и социалистическим идеям, и он искренне ощущал духовное родство с ними. Посещая тайный кружок Михаила Петрашевского, Достоевский обсуждал с единомышленниками планы государственного переворота, занимался устройством подпольной типографии. И какой же страшной неожиданностью стало для Достоевского известие, что за это можно поплатиться не только свободой, но и жизнью!.. Казалось, всё произошло молниеносно: арест, Петропавловская крепость, суд и приговор к расстрелу с очень странной формулировкой. Звучала она так: «О недонесении о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и присутствии при чтении и солдатской беседе Григорьева». Нужно сказать, что Белинский приятельствовал с Достоевским, и многие атеистические воззрения Фёдора Михайловича, а также его критические взгляды на современность — результат этого общения. «По-Вашему, русский народ — самый религиозный в мире», — пишет Виссарион Белинский в письме к Николаю Васильевичу Гоголю. — «Ложь! Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нём ещё много суеверия, но нет и следа религиозности». Когда в роковом кружке петрашевцев читали это письмо, Гоголь был ещё жив, а Белинский недавно умер — в возрасте 36 лет... Никогда после ареста и заключения Фёдор Михайлович не вернётся больше к идеям, которые, находясь на свободе, с таким пылким воодушевлением поддерживал, пропагандировал и обсуждал...

Из Петропавловской крепости Достоевский писал своему брату Михаилу: «Брат! Я не уныл, и не упал духом. Жизнь есть жизнь. Жизнь в нас самих, а не во внешнем. Жизнь есть дар, жизнь — счастье, и каждая минута могла бы быть веком счастья...»

22 декабря 1849 года Достоевский вышел на Семёновский плац внутренне обновлённым человеком. Недавние атеистические воззрения уже казались ему странными и глупыми. Окружающим — тем, кто стоял рядом с ним на плацу, — он успел сказать несколько слов о Христе, о Царствии Небесном внутри каждого человека. Принять смерть Фёдор Михайлович собирался уже как убеждённый православный христианин.

Над головами осуждённых ломают шпаги — и вдруг объявляют о высочайшем помиловании и замене смертной казни каторжными работами.

Годы несвободы становятся для Достоевского временем колоссальной духовной работы. Именно там он формирует и хранит в сердце свой персональный символ веры, в котором всё для него ясно и свято. «Верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа... И не только нет, но с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б мне кто доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной...»

Полную амнистию и разрешение печататься Достоевский получил 17 апреля 1857 года. Всё его творчество стало попыткой найти Христа в жизни современников и внутри их самих. В духовной литературе, в образах деятелей церкви он искал образец, который мог бы дать пример будущим героям его книг. И такой пример был найден: это епископ Воронежский и Елецкий, богослов, крупнейший просветитель XVIII века Тихон Задонский, ушедший из жизни почти столетие назад. Достоевский зачитывался его книгами — «Духовный посох», «Сокровище духовное, от мира собираемое» — и мучился от того, что труды отца Тихона, великого мудреца и чудотворца, так мало востребованы русской интеллигенцией. «Не понимаю, почему вы не читаете святителя Тихона, времени, что ли, у вас нету?.. Вы только начните читать — и вы откроете для себя его, и такие вещи увидите, что для вас это станет прозрением», — пишет Достоевский в своих дневниках.

Жизнь Тихона Задонского была жизнью живого человека, полного противоречий и борьбы со своими слабостями и страстями. Фёдор Михайлович узнал, что у святителя, который нёс послушание старчества ещё до того, как само понятие «старец» вошло в речь образованных русских людей, шла непрестанная борьба с грехом уныния, с безотчётной тоской, с бунтом плоти. Это было близко и понятно писателю: кто сам не испытал трудной дороги, не может служить руководителем для других. Но при всей живой человечности и простоте своего образа Тихон Задонский сумел достичь таких несказанных духовных высот, что при жизни удостоился лицезреть Христа... Как рассказывал сам святитель Тихон, ночью он сидел на кровати и смотрел на распятие — и вдруг Христос сошёл прямо к нему, живой, во плоти и ярком свете. Конечно, Тихон Задонский не рассказывал в подробностях всего, что произошло в ту незабвенную ночь, но, передавая событие в общих чертах, говорил ясно, просто, самыми доступными словами.

... Вначале черты святителя Тихона Задонского появляются у самых ярких, положительных и чистых героев произведений Достоевского. Они кажутся странными, будто не от мира сего, однако одного их слова, а иногда и взгляда достаточно, чтобы изменить всё и всех вокруг себя. «И тогда каждый из вас будет в силах весь мир любовью объять!..» («Братья Карамазовы», Ф.М. Достоевский). Достоевский приходит к выводу, что святитель должен стать ключевой фигурой романа «Бесы». Писателя окрыляла мысль сделать старца центральным положительным героем произведения, светлым ликом среди лиц чёрных и темнеющих, по-разному искажённых от страстей и всех смертных грехов. «Почём мы знаем, — писал Достоевский, — может быть, именно Тихон-то и составляет наш русский положительный тип, который ищет наша литература, а вовсе не Базаров, не Чичиков, не Рахметов и прочие?..»

Достоевский писал главу «У Тихона», ожидая к ней особого внимания со стороны редакторов и издателей. «В новом романе не все будут мрачные лица, будут и светлые. Вообще очень боюсь, что многое не по моим силам. В первый раз, например, хочу прикоснуться к одному разряду лиц, ещё мало тронутых литературой. Идеалом такого лица беру Тихона Задонского. Это — тоже святитель, живущий на спокое в монастыре. С ним сопоставляю и свожу героя романа. Боюсь очень. Никогда не пробовал, но в этом мире я кое-что знаю...»

Глава «У Тихона» получает внимание, однако не такое, на какое рассчитывал Достоевский. Эту главу издатели возвращают ему — с опасениями, что она не сможет пройти цензуру. Попытки переделать текст становятся для писателя сущей мукой. В конце концов, в первом издании роман «Бесы» выходит без главы «У Тихона». Но всё же приближается то время, когда писатель сможет осуществить задуманное и опубликовать описание старца, в котором явственно просматриваются черты того, с кем он общался лично. За эту возможность придётся заплатить невосполнимой потерей — смертью сына... Для этого писатель, который и сам уже являлся крупнейшим духовным авторитетом в стране, в июне 1878 года отправился в Оптину пустынь во имя обретения пошатнувшейся внутренней опоры.

... В Оптиной пустыни Достоевский и Соловьёв провели три дня. Мудрый отец Амвросий (Гренков) был в своём роде вершиной Оптинского старчества — человеком, под благословение которого стремились представители всех сословий, от нищего крестьянства до высшей родовой аристократии. Отцу Амвросию удавалось найти нужные слова буквально для каждого. Известен случай, когда к нему со слезами обратилась крестьянка, у которой по необъяснимой причине умирала домашняя птица; другие посетители позволили себе громко выразить досаду и пытались уговорить крестьянку не беспокоить старца такими житейскими мелочами. Однако отец Амвросий принял и внимательно выслушал женщину, а после объяснил остальным собравшимся, что индюки для неё — вся жизнь, единственный источник благополучия, и если ей требовался практический совет об их здоровье, почему же не дать его.

Публикацией «Братьев Карамазовых» и появлением среди героев старца Зосимы были взбудоражены и читатели, и критики, и служители церкви. Кого изобразил Достоевский под именем Зосимы?.. Является ли прототипом героя старец Амвросий — или же это образ собирательный?.. Известно, что портретного сходства персонажа с реально существующим человеком Достоевский всегда избегал, поэтому и старец Зосима отчасти похож на Амвросия Оптинского, а в некоторой степени — на Тихона Задонского.

Паломников отец Амвросий принимал в скиту Иоанна Предтечи, действующем и в наши дни. Там была отдельная комната для особо важных гостей. Портреты некоторых из них сейчас можно увидеть на стене налево от входа: здесь и Лев Толстой, и Николай Гоголь, и Достоевский. Никто доподлинно не знает подробностей разговора между Фёдором Михайловичем и старцем Амвросием. Скорее всего, в основном беседа касалась смерти Алёши. Но всё же есть косвенные доказательства того, что речь также шла об адском огне и Рае; старец спрашивал Достоевского о том, как и при каких обстоятельствах тот пришёл к Богу, и Достоевский ответил, что раньше он был неверующим, но однажды ему было видение о прекрасном мире, полном света и радости, в котором все жители относились к нему с любовью. И будто бы с тех самых пор он в душе повернулся к Богу...

Рассказ Достоевского о пребывании в Оптиной пустыни подробно записала его жена, Анна Григорьевна. «С тогдашним знаменитым старцем отцом Амвросием Фёдор Михайлович виделся три раза — раз в толпе, при народе, и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Фёдор Михайлович рассказал старцу о постигшем нас несчастье и моём слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я. Когда Фёдор Михайлович отвечал утвердительно, попросил передать мне его благословение, а также те слова, которые затем в романе старец Зосима сказал опечаленной матери: «А младенчика твоего помяну за упокой...»

В главе «Верующие бабы» старец Зосима выделяет в толпе паломниц крестьянку с почерневшим лицом и неподвижным, исступлённым взглядом, оплакивающую умершего сыночка Алёшу. Старец убедительно говорит ей, что дети, умершие во младенчестве, попадают прямиком в Царство Небесное и получают от Бога ангельский чин. Это — слово в слово переданное утешение, произнесённое старцем Амвросием в настоящей беседе с Фёдором Михайловичем. Плачущая крестьянка, которая убивается и не может утешиться после смерти любимого четвёртого сына, — это даже не столько образ Анны Григорьевны Достоевской, сколько альтер эго самого писателя, раздавленного горем.

Как выяснилось совсем недавно, были и ещё слова старца, которые сохранились в неопубликованных дневниках Анны Григорьевны. Здесь она со слов мужа записала возможную причину потери ребёнка, которую указал старец в беседе с писателем. Эти слова могут восприниматься как духовное наставление всем родителям, потерявшим детей в младенческом возрасте: «Есть дети, которым предназначено свыше умереть или в утробе матери, или в раннем детстве. Это — дети, зачатие которых произошло накануне Богородичных праздников. Если в канун праздника Богородицы происходит сближение мужа с женой и зачатие ребёнка, то ребёнок неминуемо умирает, так как произошло осквернение, оскорбление святости этого дня, как бы выразилось неуважение к почитанию Святыя Богородицы».

Разговор Достоевского с Амвросием даёт стержень душе писателя, измученной и глубоко надорванной смертью сына. Фёдор Михайлович обретает силу, которая позволяет ему жить дальше и заниматься творчеством. Всё, что произошло в скиту Иоанна Предтечи в Оптиной пустыни, писатель перерабатывает в литературный материал. В это самое время был задуман заключительный роман будущего «великого пятикнижия» — «Братья Карамазовы», в котором, по сути, воскресал Алёша. Фёдор Михайлович представил, каким бы мог стать его сын, если бы ему суждено было вырасти: «...Прежде всего объявляю, что этот юноша, Алёша, был вовсе не фанатик и, по-моему, по крайней мере, даже и не мистик вовсе. Заранее скажу моё полное мнение: был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его. И поразила-то его эта дорога лишь потому, что на ней он встретил тогда необыкновенное, по его мнению, существо — нашего знаменитого монастырского старца Зосиму, к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца...» («Братья Карамазовы», Ф.М. Достоевский).

«Знай, сынок, не здесь твоё место. Как только сподобит Бог преставиться, и уходи из монастыря. И вот тебе завет: в горе, в горе счастье своё ищи! Много несчастий принесёт тебе жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь и жизнь благословишь!..» Старец Зосима посылает Алёшу в мир — на служение людям. Иными словами, чтобы найти Бога, не нужно стараться создать себе какие-то специальные условия; совсем необязательно удаляться в чащу леса или выкапывать себе уединённую пещеру под берегом реки, чтобы там «молиться за весь род людской». Из-за надуманности духовных практик погибло и погибает немало светлых начинаний, теряется немало личных символов веры. Достаточно бывает выйти к людям и приучить себя к деятельной к ним любви...

Выведение образа старца на страницах романа было смелым литературным экспериментом. Ни писатель, ни издатели поначалу не предполагали, как его воспримут читатели. Отношение общества к церкви было очень сложным, и появление старца в качестве главного положительного героя могло вызвать культурный протест. Но этого, к счастью, не случилось. Все искренне поверили в этот образ и были глубоко им взволнованы. В старце Зосиме не стоит видеть конкретный прототип, однако сам дух русского инока передан точно и верно.

... И не только Достоевского в своё время расспрашивали о старце Амвросии: старца Амвросия также подробно расспрашивали о Фёдоре Михайловиче Достоевском. Старец ответил одним словом: «Кающийся». Это — высшая оценка духовного состояния мирянина, какая только могла существовать. Фёдор Михайлович действительно был кающимся человеком, и в этом смысле другие собеседники отца Амвросия подобной оценки не удостоились.

Старец Амвросий пережил Достоевского на десять лет. Когда ему рассказали о смерти писателя, он выразил светлую уверенность в том, что Фёдор Михайлович — спасён, ибо удалось ему победить свою печаль, которая есть тягчайшее из искушений...

10 июля 1996 года были обретены мощи преподобного старца Амвросия (Гренкова) и ещё шести оптинских старцев. А 26 июля 1996 года состоялась канонизация Собора преподобных Оптинских Старцев. Помимо отца Амвросия, ещё тринадцать старцев причислены к лику местночтимых святых Оптиной пустыни с общим соборным празднованием 11 (24) октября. Это — иеросхимонахи Лев, Макарий, Амвросий, Иларион, Анатолий, Никон, Нектарий, Анатолий II, а также схиархимандриты Варсонофий, Исаакий и Моисей, схиигумен Антоний, архимандрит Исаакий II. Четверо из них оставили дневниковые записи о том, как в Оптиной пустыни пребывал писатель Фёдор Михайлович Достоевский. И теперь можно сказать, что эти воспоминания имеют силу и характер церковного предания...

Маргарита Серебрянская,

председатель Общественного Союза «Совесть»

Источники:

https://ilibrary.ru/text/1199/p.9/index.html

https://www.mgarsky-monastery.org/kolokol/4843

https://www.youtube.com/watch?v=BJptqNl3KGU